Дмитрий Алексеевич Глуховский - Оттепель

– Просчитались.

– Просчитались, - признал Бордовский. - Зима оказалась теплее, чем можно было себе представить. А в марте…

– Оттепель, - кивнул Карнаухов.

– Оттепель. Слышу, как вы произносите это слово, молодой человек, - насупился старик. - Но вы должны понимать - это для вашего поколения оно обрело такое значение. А для нас…

Карнаухов скривился. Если Бордовский и заметил его гримасу, то вида подавать не стал. В его голосе звякнуло железо: он непременно хотел досказать.

– Мы так ждали оттепели… Мы ждали ее последнюю тысячу лет. Ждали столько, сколько наш народ помнил себя, и еще за долгие века до этого. Европа освободилась из-под ледяной скорлупы еще сто веков назад, отряхнулась и оперилась. До Азии армада льдов так толком и не дошла. А Россия, с древности чуть ли не целиком закованная в вечную мерзлоту, никогда и не знала тепла. Валенки и тулупы для тела, чай и водка для души - каждый, кому довелось появиться тут на свет, должен был согреваться сам. Мне еще до потепления случалось ездить во Францию, в Италию. Рим, Венеция… - старик кивнул на канал и грустно усмехнулся. - И частенько думал: за что нам такая кара? Почему у них зимой называются два дождливых месяца, а у нас три четверти года на улицу выйти невозможно?

– Зато теперь-то вы, наверное, довольны… - буркнул Карнаухов, но старик будто его не слышал.

– А бесконечной нашей зимой жизнь продолжала теплиться только в кухоньках миллионов квартир, - продолжал он. - Не знаю уж, помните ли вы это время… Извечные кухонные посиделки неизбежно перерастали у нас в кухонное диссидентство - тепло и вольнодумие для многих означало одно и то же. И прибежище им было одно - пятачок в четыре квадратных метра, аккурат между чайником, холодильником и газовой плитой.

Мимо протарахтел военный катер, и китайцы метнулись к корме, судорожно щелкая фотоаппаратами. Достигнув того места, где Старый канал вливался в небольшое круглое озеро, окаймленное стенами министерств, лодочник мягко повел руль, и гондола стала забирать влево, вычерчивая на мутной воде широкую дугу.

– Оттепель ему… - недобро протянул Карнаухов. - Кухня - теплица демократии. Тараканьи дебаты… Знаете, это вам не мясо размораживать. Не все вещества и субстанции хорошо переносят температуру. Некоторые могут существовать только в охлажденном виде. Как скульптуры изо льда. Пока будет холодно - будет вам и форма, и содержание. А как пригреет - растечется и испарится. Наша страна, может, и держалась вся на этой вечной мерзлоте. Ей, может быть, оттепель по определению противопоказана была! Как только оттепель - сразу подтекать начинало. Вот и прорвало, - он хмуро кивнул на китайцев, - в конце концов.

– Они, знаете, тоже не виноваты, - вступился за китайцев Бордовский. - У них там такие условия… Не дай бог никому оказаться на их месте.

– Вот их там и не оказалось. А где они оказались, известно. От Хабаровска и до Иркутска вообще уже русской речи больше не услышишь.

– А им что прикажете делать? Все прибрежные районы затоплены, дальше - пустыня.

– И что же мы теперь, всех подряд будем жалеть? - взбеленился Карнаухов. - И американцам давайте тогда посочувствуем. Им же там тесно, наверное, на Аляске и в Миннесоте, после того как их Пустыня смерти подмяла все остальные штаты… Давайте их тоже к нам пригласим, что тут такого?

– Ну при чем здесь американцы? И вообще у них есть Канада…

– А кто тут при чем, если не они? Кто до последнего оттягивал ратификацию Киотского протокола? Кто говорил, что парниковый эффект - плод больного воображения ученых и пустой лозунг антиглобалистов?

Градус разговора повышался, и китайцы зашушукались, с любопытством поглядывая на двух повздоривших русских.

– Им ведь даже предупреждение выносили. Помните Новый Орлеан? Наводнение в начале двухтысячных? Десятки тысяч погибших, - отдышавшись, продолжил Карнаухов. - Нет, не помогло. Пока Нью-Йорк не слизнуло, пока Техас не разорвало ураганами и не затопило, они продолжали твердить: убедительных доказательств глобальных изменений климата не существует. И китайцы ваши виноваты. По автомобилю каждой китайской семье! Это же пятьсот миллионов кое-как отлаженных смердящих колымаг, каждая из которых - пощечина и Генри Форду, и Альберту Гору!

Лодка замерла на месте. Экскурсовод затараторил по-китайски, указывая то на одно, то на другое здание, и его выводок встрепенулся, вытянулся в струнку и затих, внемля ему. В --">