Сергей Михайлович Шведов - На кладбище ветер свищет

алюминиевая миска для сбора милостыни никогда не пустовала. Несчастной дурочке подавали деньгами и продуктами, а могли бросить перед ней старую обувку или кое–что из ношеного бельишка. В заведениях общепита ее частенько использовали как дармовую рабочую силу для черной работы. Подмести тротуар, полы помыть где–нибудь в подсобном помещении вплоть до туалета, мусор вынести и прочее. Она никогда не отказывалась и не обижалась, когда ей не платили за труд.

Аутисты по своей охоте не выходят из замкнутого мирка собственных фантазий, других людей для них просто не существует. Но, как утверждал классик, среди мужчин всегда найдется немало «любителей экзотики», а народ поясняет: «Не бывает некрасивых женщин — бывает мало водки». Трудно было даже представить, чтобы кто–либо соблазнился прелестями нищей дурочки, хотя ведь как–то и появился на свет лакей Смердяков. Как бы там ни было, но однажды Азелу увидели у церкви с ребенком на руках и еще пуще пожалели ее, проклиная в душе неведомого подражателя сладострастному старичку Федору Павловичу Карамазову.

2

Понятно, от дурочки–матери и ребенок родился больной на голову. Он никогда не гулил, не хныкал, не плакал. И даже почти не шевелился у ней на руках.

— Он у нее от роду такой, — соболезновали сердобольные старушки. — Болезненький да расслабленный.

— Подомрет он у нее скоро, сердешный. У дурочек детки надолго не заживаются.

— И слава богу! Незачем дураков плодить, и без того их меньше не становится.

— Дайте мне его осмотреть, — остановился как–то прохожий. — Я — доктор, то есть педиатр.

— Ну чо ты к юродивой пристал! — приобнял доктора за плечи прохожий дядька с пышными усами.

— Ребенок как–то странно выглядит, — упорствовал врач. — Дети не спят неподвижно, как манекены. С ним что–то не так.

— Она и сама странная, — аккуратно отодвинул доктора от нищенки старый дядька. — Видишь, она и так богом и судьбой обиженная. На–ка вот тебе, дочка, дитю на молочишко.

Попрошайка молча перекрестилась, изобразив губами смирение и покорность судьбе. Мужик убрал ручищу с худенького плеча молоденького доктора, довольный, что защитил юродивую от слишком крутого недоумка, который и горя в жизни никогда не видал, сытый, обутый, одетый да ухоженный. Ни войны, ни беды на таких нет, но когда–нибудь и он хлебнет горюшка, тогда все и поймет.

— Какие молодые сейчас все злостные! — поддакнула прохожая старушка. — И дитя больного не пожалеют.

Какой–то пьяный барыга дыхнул в толпе на худосочного доктора густым перегаром:

— И чего тут непонятного? Она ему маковое молочко пополам с водкой дает, чтобы ребенок не кричал да не мешал нищенке «работать». Ей с ним целый день сидеть, измучаешься, если будет орать благим матом.

— Цыганские штучки?

— Брось ты! Русские бабы в деревнях издавна мак толкли в ступке и водой заваривали, а тем молочком, процеженным через тряпочку, детишек поили, чтобы работать по хозяйству не мешали. Ну и самогоночки подмешивали, как без того?

— Детский организм не способен справляться с такой интоксикацией! — кипятился педиатр.

— Ну и помрет какое дите на руках, подумаешь. Мало ли их, беспризорных. Ты как с луны свалился.

Постовой пришел на шум:

— Что за митинг? Расходись, не толпись. Вы мешаете движению пешеходов в переходе.

Пока зеваки судили да рядили, кто прав, кто виноват, цыганка Азела покинула доходную точку и скрылась под шумок в общественном туалете.

* * *

Из туалета вышла стройная белобрысая девушка с огромной сумкой. Вряд ли ее вид хоть чем–то привлечет на вокзале пристальное внимание служителя порядка. Ни проститутка, ни карманница, а одна из тех, кто с трудовой копейки живет и скромно одевается.

На парковке она бросила сумку в багажник скромного отечественного автомобильчика и села за руль. Вышла из авто на другом конце города, точнее — в цыганском поселке.

Толстая цыганка уважительно распахнула перед ней дверь дома:

— Заходи, Азела! Заходи, красавица.

— Шанта, Лачо у себя?

— А где ж ему быть! Он же не Гудло гулящий. Это с того проку нет, а Лачо дело знает.

Натуральная блондинка Азела прошла в провонявшую какими–то лекарствами комнату, раскрыла сумку и вытряхнула на тахту свой театральный наряд нищенки и мертвого ребенка.

— Что за дурью ты их пичкаешь, Лачо? В пятый раз реквизит теряю.

--">