Татьяна Мудрая - Меч и его палач

половину двора, и перебирал разные фамильные железки. Я уже тогда их любил не меньше нынешнего, хотя в отрыве от прямого или там страдательного наклонения, как говорят в Рутене. Просто за диковинный вид.

Однако приведись случай – я без особой дрожи применил их для добывания знаний, хоть, надо сказать, нравы в последнее время сильно умягчились.

При виде деда с гостем я накинул на все эти безделки тряпицу и выпрямился навстречу.

– Ну, балакайте без моих ушей, – буркнул дед.

Мы раскланялись и представились друг другу. Моего дворянина звали – ну, скажем, сьёр Филипп. Имя как имя.

– Юный мейстер, – прокашлявшись, начал он. – Я хочу поручить вам дело. Только не отметайте его, даже еще не выслушав хорошенько.

Я кивнул.

– Речь идет о женщине. Её необходимо умертвить, хотя она совершенно невиновна, и все о том знают. Она… как это пояснить? Умирает за чужие грехи.

– Вы не спутали меня с одним из судейских? – спросил я. – Это в их, а не в моей компетенции…

– Я сказал – «необходимо», а не «собираются умертвить», – перервал он меня. – Вы слышали об «ивовых девушках»?

Черт, я и не думал, что этот обычай еще не исчез и даже не запрещен. Древняя суть его в том, что для обновления всего бытия раз в год выбирают невинную девицу или такого же юношу (последнее даже чаще), в течение всего года ублажают чем только возможно, а потом либо сжигают в ивовой плетенке (как говорят, напичкав снадобьями до полнейшего бесчувствия), либо убивают иным образом – часто по ее (его) выбору. Это происходит при полнейшем согласии самой жертвы, которое она обязана регулярно подтверждать в течение всего года: малейшего подозрения в неискренности или в том, что на жертву влияют, достаточно, чтобы всё отменить. Так вот, о Рутении поговаривали, что если другие земли без этого обряда кое-как прозябают, то она попросту клонится к закату. И что сам обряд проделывают как-то на особицу. Тайна? Нет, то была не сама хранимая тайна, а её следствие, что ли. И не мое дело, собственно.

– Вы понимаете, в чем суть, мейстер.

– Да, но это не значит, что я…

– Послушайте меня. Не мы создали закон, внутри которого существуем. Не нам с вами судить, какой путь нам начертан и имеем ли мы право с него сойти. Весь год мы исполняли любые желания одной из наших женщин. Последним желанием были вы сами.

– Отчего?

– Сэниа Марджан считает, что вы – не просто искусная рука на рукояти меча, но и сердце, умеющее управлять этой рукой. Она знает, как вы после каждой из тех бунтовских голов заново изостряли клинок.

Мой собеседник помолчал и продолжил снова:

– Я не буду говорить вам, что формальные требования закона мы соблюли. Без этого ваш магистрат попросту не допустил бы нас сюда с весьма странной, на ваш взгляд, просьбой. Заплатим мы щедро, хотя, быть может, не место об этом говорить. Если вы настаиваете, обеспечим вам должную охрану и поручимся перед магистратом за ваше благополучное возвращение. Но вы, разумеется, имеете полное право нам отказать.

– Когда? – спросил я. Про Торригаль и его беду я вообще забыл.

– Завтра около полудня.

– Где?

– Около самой границы, если не стремиться к точности.

А кто к ним обеим стремится, если уж быть честным?

– Я подумаю.

– Прошу вас. Да или нет. Мне необходимо вернуться с вашим словом, чтобы в случае отказа успеть найти иной выход.

Что-то было не так во всем этом.

– Невинную девушку только и можно принять как жертву. Но с другой стороны, такую нельзя казнить, – произнес я. – Верно?

– Мейстер, – ответил наш Филипп, – сэниа Марджан была замужем. Прозвание «игна», которое вы, очевидно, вспомнили, означает не просто замужнюю даму, но мать по крайней мере одного живого ребенка.

– Тогда как…

– Вы ведь еще и врач, – ответил Филипп, снова кашлянув, причем гораздо деликатней первого раза. – Не стоило бы напоминать вам, однако некий чисто телесный признак девства может быть таким стойким, что удалить его может не супруг, а лишь рождающееся от него дитя. Нам довольно одного символа.

Я понял всё – и, как говорится, даже больше.

– Вы хотите, чтобы я за компанию разделался с… не с признаком , а с его символом. Для очистки совести и особенно ради того, чтобы магистрат не посмел обвинить меня, да и всех нас троих, в несоблюдении закона.

– Не то чтобы прямо так…

Но я перебил его бормотанье:

– Я берусь за ваше дело при соблюдении двух условий. Первое. --">