Татьяна Владимировна Кигим - Кузнецовая дочка

Морис. — Не поболтаем. Я вот чего… ты не сможешь меня сегодня в вечернюю заменить? С четырех до десяти, не больше. Лето, еще светло будет. А?..

— Заме… — Бренар споткнулся. — Тебя заменить?!

— Ну да, — сник Морис. — Понимаешь, срочно к детям съездить надо.

Бренару подумалось, что в сравнении с Морисом его работа была, наверное, сплошным подарком. С редкими буйными всплесками вроде сегодняшнего. Станиславу стало стыдно.

— Конечно, Морис. Я тебя заменю, — быстро сказал Бренар, чтобы ответить раньше, чем он бы успел пожалеть о сказанном.

* * *

С детства Мария любила сочинять сказки. Облака, травинки, былинки — все они таили в себе свои собственные истории.

А еще у нее была одна, очень тайная сказка. Про того, кому принадлежит таинственный голос, звучащий в голове. Голоса, как известно, слышат либо одержимые, либо святые. Обладатель этого голоса жил на небесах, но соблазны порой подкидывал совсем не небесные. Сначала Мари рассказывала о нем сказки сестрице, Гарде, когда та была маленькая, а потом перестала. Теперь рассказывала только травинкам. Эх, было бы много пергамента — написала б книгу! Мари-то была грамотная, отец ворчал, что девки дуры, но учил. И написала бы книгу, как у графа про чужеземные края — сама не видала, но оруженосец рассказывал, как граф открывает ее вечерами и кто-то из дам читает перед огнем, а граф играет локонами любимой жены.

Жизнью жены граф был обязан дочке кузнеца Марка.

Многих лекарей перепробовал граф, когда графиня умирала, истекая кровью в родильной горячке. Дошло и до Марии. «А какая она из себя, ваша знахарка?» — спрашивал граф у деревенских. «Ну, какая… известно какая — кузнецовая! — отвечали селяне. — От кузнеца на кузнеце деланная, на кузнице рожденная, от кузницы силу берущая». Известно ведь, кузнец сам без колдовства не бывает, то-то и живет всегда наособицу…

Мари успела вовремя, чтобы остановить руку лекаря, намеревавшегося отворить графине кровь. С тех пор граф к Марку очень благоволил. Жена у графа была драгоценная, ненаглядная.

Сидела Мари на каменистом обрыве, над речкой, и думала: вот все девки как девки, о женихах да о приданом, а она о том, да о сем… Как хорошо вот было бы встать сейчас над обрывом, и броситься в небо, как делают это ангелы, живущие на других звездах, седлающие удивительных птиц…

— Эй, ведьмовка! Ты чего? Прыгать удумала? — осторожно окликнули сверху. Мари обернулась: к ней, на уступ, спускался ученик отца. — Домой не ходи, там за тобой пришли. Отец сказал — к бабке беги, не к ночи будь помянута, или схоронись где…

Сердце стукнуло и оборвалось. Рухнуло, застучало, как осыпь по каменистому склону. Бурля, захватывал ужас водоворотом.

Мари, не слушая, что мальчик кричал дальше, подобрав юбки, бросилась бегом — через рощу, затем вниз, по склону, через поле, через ручей, потом напрямик. Пятку что-то кольнуло, но Мари не остановилась. Неужели, Господи… Неужели!

Мари, запыхавшись, ворвалась в дом, и чуть не налетела на фигуру в шелковой сутане. Серебряное распятие покачивалось у самого ее носа, а висело оно на груди молодого человека, который внимательно глядел на Мари сверху вниз, сложив перед собой руки.

— Я тебе что сказал… — недобро глянул отец.

— Вы позволите нам побеседовать наедине? — обратился к Марку инквизитор. Он был красив и не страшен, но в глазах сияла непререкаемая власть.

Отец, грохнув дверью, вышел, и инквизитор кивнул Марии:

— Садись.

Будто он у себя дома! С как можно большим достоинством Мари уселась, важно подобрав юбки, как делала это графиня. Инквизитор усмехнулся.

— Можешь звать меня Сезар.

…Чем больше слушала Мари инквизитора, тем безнадежней казалось ее положение. Отказаться — навлечь святой гнев. Да отец и ждать не будет — не уйти отсюда красавцу Сезару, покатятся под лавку его смоляные кудри под алой шапочкой! За дверью раздавались голоса, и Мари твердо решила не допустить кровопролития. Иначе придут мстящие и испепелят весь край. Знаем, слыхали.

Потому же отметался и яд, которым можно отравить Сезара, подсыпав, как отвернется, а потом сбежать… Ну, а остальные?

А если согласиться, да показать всю свою ведовскую силу да явить голос — сожгут, непременно сожгут, как станет она не нужна…

Куда не кинь — всюду клин.

— Любишь жизнь? — тихо спросил инквизитор.

Мари не ответила.

— А они тоже любят, только умирают в столице --">