Роберт Уралович Ибатуллин - За пригоршню оренов

вставленный в рамочку под стекло полис политического страхования «Союза защиты свободы» — сиреневый, самый дешёвый полис без покрытия социомедицинских консультаций. Другую стену украшал глянцевый плакат с лучезарным Иисусом и цитатой «Паси агнцев моих». Третью, невесть зачем и почему (видимо, просто для солидности) — карта главных политий постамериканского пространства, изданная Гильдией регистраторов. Староста распахнул окно. Комнату заполнило стрекотание кузнечиков, но сильно свежее не стало. Староста сел за стол и забарабанил по экрану магпада.

— Хорошо, что сделали локальную реплику базы, — бормотал он, — связь ни к чёрту, прости Господи… Ага. Вот. Джумагалиев Махмут Гайса-улы, 2095 года рождения, гражданин Оренбурга… неважно… дело возбуждено Оренбургским судом… следствие проведено Русско-Казахским детективным агентством… доказанные эпизоды… ограбление, разбой, разбой, ограбление, кража со взломом, тяжкие телесные повреждения, разбой, убийство, неуплата налогов… слушание in absentia… приговор — смертная казнь, приз — две тысячи оренов за арест, пятьсот за исполнение. Ну, вроде всё в порядке! — Староста ещё потыкал в магпад и развернул по столу ко мне. — Подпишите акт, и отправим в Оренбург, когда связь наладится.

Слева под актом, в поле «Ответственный магистрат», стоял отпечаток пальца старосты и имя: «преподобный Константинов Исаак Даниилович». Правое поле «Поимщик» предназначалось мне. Я задумался, и староста вдруг с подозрением спросил:

— И всё-таки, где вы его поймали?

— На Тургае. — Я вбил в поле «Поимщик» «Клим Истомин», приложил палец и вернул магпад.

— А, нереестр, — Константинов понимающе кивнул. — Тогда понятно, зачем тащили досюда. — Он прочитал подпись и глянул на меня теплее. — В честь Потрошилова? Какого года рождения?

— Девяносто первого.

— Как мой брат! Тоже Клим! — Староста улыбнулся совсем по-дружески. — Ну что ж… Чек возьмёте?

Я покачал головой.

— В нереестре — только наличные. И лучше металл.

— Понимаю… Но не уверен, что наберу… — Константинов нагнулся, полез в тумбу стола, загремел ключами. Приятно зазвенели монеты. — Сто… двести… — считал он. — Вот, держите, тысяча семьсот серебром.

Он высыпал на стол горку серебряных унций сотенного номинала с оренбургским полуорлом и косым крестом. Я перебрал монеты. Сильно потёртых не было. Официальный оренбургский курс серебра к меди — сто к одному — действовал и на нереестровых рынках.

— Остальное?

— Могу уральскими тенге. Правда, бумажные…

Я кивнул. Урал-тенге в нереестре брали не так охотно, как орены, но в большинстве мест всё-таки брали, и курс был твёрдый, шестнадцать к одному.

— Сойдёт.

Константинов отсчитал и вручил мне девятнадцать замусоленных бумажек с портретом атамана Жанабекова.

— С вас четыре орена сдачи, — сказал он. — Можно чеком.

Я хмыкнул и полез во внутренний карман пыльника за чековой книжкой.

— Слишком доверяете охотнику за головами, преподобный.

— Да Бог с вами, это копейки. — Староста обернулся к окну, за которым сгрудились любопытные дети, и скомандовал: — Идите-ка бейте в рельс малый сход! Знаете как?

— Знаем-знаем, дядь Исаак! Один, пауза, три!

Дети радостно убежали, а староста, дождавшись, пока я уберу набитый кошелёк, бодро протянул руку:

— В расчёте, Клим?

Мы ударили по рукам.

Когда я вышел, дети как раз начали звонить в рельс, но на площади в тени огромного тополя и так уже собралось немало народу. Все таращились на связанного Махмутку, фотографировали магфонами, но как только я появился, внимание переключилось на меня. Не очень желательное для моей профессии внимание. Я пониже надвинул шляпу и стал отвязывать Тойоту.

— Бывай, Махмутка. — Я счёл нужным всё-таки попрощаться с человеком, которого притащил на казнь. — Секир твоя башка, молись Аллаху.

Махмутка ожил.

— Ты, собака… — начал он, самозаводясь с каждой фразой. — Ты, свинья неверный… Я твой дом труба шатал, я твой мама за два медных орена в рот сувал! Я гражданин синий община Оренбург! — заорал он уже всей толпе. — Демократищеский община, английский право! Адвокат кирэк, пирисяжные кирэк, пиризумпсия невиновности хабеас корпус кирэк инде!

Я не стал слушать, как он надрывается, а взял седло под мышку и повёл Тойоту в сторону кузницы.

Этот дом был даже с некоторым вкусом раскрашен в голубые и синие тона и разрисован почему-то --">