Михаил Анатольевич Лысенко (Vanvincle) - Три цветка апокалипсиса

Михаил Лысенко Три цветка апокалипсиса

Цветок первый – Фиалка

Имя его было Пека.

Жизнь его была – дорога, глаза – серый прах. Свои мысли он предпочитал держать при себе, но если начинал говорить, то, по праву сильного, говорил правду. Именно поэтому он так и не стал всенародным любимцем и героем баллад – правда, подчас так горька – но его узнавали. Молва о нем обгоняла его, но чем дальше она расходилась, тем больше искажалась, и уже мало кто ведал, чего ждать от нежданного пришельца.

Не сразу стало так, что жизнь его стала дорогой, а глаза стали цвета праха. Трехлетним карапузом он бегал по единственной улице селения «завод им. Кирова» (название это почему-то впечаталось в память), выискивая себе новые игрушки в ржавых завалах металлолома. Он почти не помнил этого времени. Всплывал в памяти ласковый голос: «Пескарик, а ну – бегом домой. Пора кушать…». но лица он вспомнить не мог. Было знание, что пескарь – это такой древний подводный зверек, колючий и ловкий. Наверное, ему это рассказывал кто-то из стариков. И еще, он помнил, как на вопрос «как тебя зовут?», он важно отвечал: «Пека», делая ударение на вторую гласную, будто давно сгинувшие французы.

Позднее, Пека не помнил, как туда попал, он жил в какой-то горной долине, в центре которой было небольшое озеро. Жил у женщины по имени тетя Рута, но ее он тоже почти не помнил. Первым и единственным другом Пеки был тогда старый Карагаш. Именно он зачем-то научил шестилетнего малыша читать старые книги и часто рассказывал о жизни До Того Как… Его тихий голос, почти шепот, завораживал Пеку. И пусть многие слова мальчик не понимал, он никогда не переспрашивал и не перебивал друга. Он сидел, прислонившись к его плечу, и слушал, слушал…

Именно Карагаш собрал однажды людей Долины и сказал то, о чем боялись говорить те, кто видел дальше завтрашнего дня.

– Долина умирает, – сказал он: – Урожаи с каждым годом все скуднее, скот мрет быстрее, чем плодится новый. Да и новый приплод или через одного дохнет в течение месяца, или выродки – смотреть страшно… Еще пару лет и, я не знаю, или от голода подохнем, или эпидемия, какая нас накроет…

Какая-то женщина завизжала, чтобы он не кликал беду и заткнулся, но Карагаш продолжил:

– Нужно послать разведчиков за горы. Нам нужно искать другое место для жизни…

Слова были сказаны, и поселок забурлил, обсуждая их. Старики и другие, кто принимал решение, тоже думали, думали долго, но Карагаш не стал их ждать. Однажды он ушел и увел за собой пятерых, молодых и сильных. Из тех, кто был надеждой и защитой поселка.

После этого прошло два года. От ушедших не было никаких вестей. Урожай стал совсем уж скудным, охота не помогала прокормиться и досыта ели теперь разве что охотники.

Грозный Друта все чаще стал говорить об излишней расточительности и воровстве на кухне, о бесполезности некоторых, о дисциплине и ежовых рукавицах. А старый Плишка придумал себе Богов, устроил им что-то вроде часовни и подолгу сидел там, придумывая молитвы.

Беда шла за бедой. Стали пропадать люди из числа тех, кто был признан Старшим Охотником Друтой бесполезными. Часто это совпадало с удачной охотой, и шаман Плишка говорил, что устами Друты говорит один из Богов.

Нужен был виноватый во всем, и таковым стал Карагаш. Как сказал Военный вождь Друта и подтвердил Говорящий с Богами Плишка, мол, ходит сей Карагаш по сию пору вокруг да около, ищет неверующих, чтобы увести их снова. В Ад.

Но вот однажды Карагаш и в самом деле вернулся. Был он оборван и грязен. Лицо его сплошь было покрыто шрамами и полузасохшими язвами, тело его била лихорадка. Встретившие его охотники всласть отпинали ногами и притащили к дому Верховного жреца Плирия. Суд был недолгим. Карагаш был проклят и приговорен к костру, который по приказу князя Друты уже начали складывать на главной площади Города.

Его пытались спрашивать о судьбе ушедших с ним, но Проклятый лишь хрипел, выплевывая кровавую слюну, да бормотал что-то невнятное.

Пека, в числе многих, тоже подошел к бывшему другу. Тот сидел со связанными руками, прислонившись спиной к стене Храма, и бормотал что-то, кивая в такт своим словам. То ли каясь, то ли утверждаясь в своем грехе.

– Пить, – вдруг отчетливо сказал Карагаш.

Пека оглянулся – никто кроме него не услышал эту просьбу. Он сбегал домой, наполнил водой тыквенную баклагу и напоил приговоренного, поймав при этом --">