Андрей Алексеевич Кокоулин - Казус Лемгюйса

Что он помнит? Ничего он не помнит! Все начинается с визита Вероники, словно…

Лемгюйс открыл глаза и прочитал рассказ полностью.

Три странички, от двадцать седьмой до тридцатой. Мими Фланески была, видимо, начинающей писательницей, текст изобиловал местоимениями и короткими фразами. Но, как ни странно, неприглаженный и шероховатый, он вызывал впечатление чуть ли не исповеди.

В конце было: «И тогда я, Вероника Ларр, похоронила своего пса, своего мальчика, свое сердце».

Лемгюйс откинулся на спинку стула. Опустошение, страх, неверие, смех накатывали на него волнами.

— С вами все в порядке?

Повернув голову, Лемгюйс увидел участливое лицо женщины-библиотекаря.

— Да. Наверное, — у него нашлись силы раздвинуть губы в улыбке. — Я просто неважно себя чувствую.

— Я могу вызвать…

— Нет-нет, — Лемгюйс поднялся. — Я могу взять книжку с собой?

— Это моя личная…

— Спасибо.

Он забыл в библиотеке пальто и вышел, прижимая сборник к груди, как ребенка. Дождь сеял с неба. В голове Лемгюйса толклись мысли о том, чтобы пойти домой, к жене, но через некоторое время он обнаружил, что вернулся в свой кабинет. Конечно, подумалось ему, конечно. Он оглядел пустые стены, смахнул пыль со стеклянных дверец книжного шкафа, за которыми белели пустые папки. Осознав вдруг, что безостановочно выписывает кривые от окна к двери и обратно, Лемгюйс остановился.

Так. Если это не розыгрыш, не психоз…

Он снова перечитал рассказ Мими Фланески, потом пролистал весь сборник в поисках рассказа о Ларсе Крамере и его маньяке, но не нашел. Облегчения это не принесло. Ведь если… если… То Ларс Крамер мог быть в любой другой книге.

Лемгюйса заколотило.

— Я, кажется, сошел с ума, — сказал он матерчатым жалюзи на окне.

Нет-нет, попробуем мыслить разумно. Ему же еще удается мыслить разумно? Всегда удавалось. Хотя у «всегда» сейчас очень зыбкие границы. Предположим, да, предположим самое невероятное, предположим, что Вероника — персонаж рассказа. Может он такое предположить? Лемгюйс кивнул самому себе. Почему нет?

Пусть Вероника каким-то образом (ха-ха) ожила и продолжила жить (еще раз ха-ха) после окончания рассказа. Тогда, конечно, объяснимы проблемы с памятью. Если жизнь персонажа не имеет предыстории, то какого черта в ее голове должны храниться воспоминания? Ее не существовало до первых строчек!

Гладко, да? Многое объясняет. И безрезультатный гипноз, и общую дезориентацию. Персонаж прожил короткие три страницы, у него больше ничего нет. Ни прошлого, ни будущего. Как у Эрчкера, Санчес, Крамера. Они отбыли свое, отстрадали, отохотились, реализовали авторский замысел. Все. Это даже не воскресшие мертвецы. Это фантомы. Духи, почему-то обревшие плоть.

А возможно, открылось вдруг Лемгюйсу, что все вокруг являются героями книг, только жизни кого-то — это новеллы и миниатюры, а судьбы других растянуты в повести и романы, производственные, мелодраматические, сентиментальные, трагические, в эпопеи и многотомники, где у персонажей есть полноценное детство, и дни их наполнены памятью, как колодец — свежей водой, и они помнят, как зовут жену, что им дарили на пятнадцатилетие или как они бежали по мосту от призрачного локомотива.

Они все обитают здесь, потому что это их мир.

И его мир тоже.

Лемгюйса замутило. Он то ли шагнул, то ли упал, но неожиданно оказался на полу в маленькой комнатке. Дождь постукивал в стекло. С головой закутавшись в одеяло, Лемгюйс застыл перед радиоприемником. Хриплый голос Тима Уолбрука доносился из динамика.

— Друзья мои, — говорил Тим Уолбрук, — в дневном выпуске моего шоу мы поговорим о том, что есть мир вокруг нас. Например, что для вас я? Вряд ли вы знаете, что я за человек, какого я роста, блондин или брюнет, какие коктейли предпочитаю. Для вас я просто голос. То есть, для вас я представляю ни что иное, как звуковые волны, которые достигают ваших ушей. Но я ведь — не звуковая волна. Я хочу сказать вам, ребята, что вокруг вас раскинулся мир иллюзий и ошибочных представлений. Мы видим не то, не так, не под тем углом и воспринимаем это как единственно верную картину. Надо ли вам говорить, что она ущербна? Мы ощущаем и по-идиотски ощущаем лишь крохотную часть окружающего нас пространства, ведь может статься, что все мы не более чем шипение волны, бьющейся о камни. Представьте: ш-ш-ш-ш. Это мы. Были и уже нет.

Лемгюйс захохотал.

Он хохотал до тех пор, пока в глазах его не --">