Арсений Абалкин (Tousique Sharikov) - Тридцать шестой

справедливости, а потом, наконец, закончит всю эту затянувшуюся историю со своей так называемой жизнью. В загробное существование Коган не верил, на встречу с Лидой не надеялся — просто хотел прекратить все это, ибо смертельно устал. Два выстрела, всего два точных выстрела: первый в голову сволочи, второй в свою — и наступит покой.

Он шел целеустремленно, как пущенная стрела, прорезая собой сонный, серый, неприглядный город. А тектонические плиты глубоко под ним соприкоснулись — иначе, чем обычно. Толчок от этого соприкосновения легкой дрожью пошел все выше, выше, выше… к земной поверхности, на которой стоял скверный город.

Восстановление справедливости — это правильно. Когда зло перевешивает, в мире нарушается порядок вещей. Мироздание, черт возьми, шатается, когда погань, убившая милую, никому не сделавшую зла Лиду, живет и в ус не дует… Он приведет все в порядок, это будет правильный поступок. Все его существо чувствовало правильность того, что произойдет — сомнений не было. Не склонный к метафизике, сегодня он чувствовал себя орудием воздаяния, движимым высшей волей, чем-то большим, нежели он сам. Был ли то голос бога, о котором говорил смешной еврейский старик? Как там… око за око? Вот именно, око за око! Бога никакого нет, а вот око за око — это правильно!

Когда он вышел на последний перед домом гада перекресток и остановился, пропуская поток машин, то вдруг понял, что за звук всю дорогу подсознательно действовал ему на нервы — вой собак. За каким-то чертом выли чуть ли не все псы в округе. Коган терпеть не мог собак, но он не успел додумать эту мысль — улицы прямо перед ним не стало. Собственно, не стало всего квартала — за секунду, да какое там — меньше, чем за секунду! Все просто ухнуло в мгновенно образовавшуюся пропасть, и он стоял на ее краю. А потом ходуном заходила земля вокруг, и он упал, не успев подумать вообще ни о чем. Сознание отстраненно регистрировало сменяющие друг друга картинки: сложившиеся в себя дома, столбы пыли, разлетающиеся куски камня, кирпича, асфальта, вырванные с корнем деревья… Скрежет и вопли, части человеческих тел, поваленные столбы электропередачи… Пожары занялись в нескольких местах одновременно. А земля вздыбилась снова и начала исторгать такие желанные людям битумоносные породы — нате, жрите, не подавитесь… Горящие плевки битума будто сыпались с неба. Невыносимая вонь серы заволокла все вокруг. Столбами поднимался черный дым. Коган лежал, обнимая землю, изо всех сил держась за тот ее кусок, который мог обхватить руками и ногами. Он не мог заставить себя оторвать от нее руку, чтоб хотя бы закрыть шарфом рот и нос. Земля вздрагивала и дышала под ним, как живое существо, разбуженное от сна, потом замерла, притаилась — но он уже никогда не сможет довериться ее неподвижности. Когда ему удалось сесть и осмотреться, местность вокруг не имела ничего общего с той частью города, которую он помнил. Из мелкой крошки завалов торчала то ножка стола, то нога человека, от визга и воя закладывало уши, в кромешном дыму метались окровавленные люди. Какой-то огонь вдруг отделился от завалов и стал приближаться к нему. Коган тупо смотрел на него, и лишь когда огонь остановился в нескольких шагах от него и завалился, он понял, что это охваченный пламенем человек. Толчков больше не было, и Коган наконец смог додумать хотя бы одну мысль — надо бежать отсюда, бежать на открытое место…

…Как вдруг застонало и гулко ахнуло будто бы сверху. Коган поднял глаза на комбинат над городом… Ах ты ж… На все, что еще не успело погибнуть, надвигалась по склону огненная река из лопнувших резервуаров с нефтяным продуктом.

И он просто побежал, не осознавая, что визжит так же, как люди вокруг. Краем сознания выцепил маршрутку с открытыми дверями, скособочившуюся под обломками. Запрыгнул, завел трясущимися руками — ну-ну-ну-ну-ну-ну-ну-ну — заговаривал самого себя, и машину, и судьбу… А может, бога. Может, это была молитва, кто знает? Он так и бормотал это «ну-ну-ну», когда остановился, чтобы подобрать покрытую пеплом женщину с ребенком, потом, кажется, какого-то старика, потом уже не разбирал эти серые силуэты, выпрыгивавшие из дыма под самые колеса. Люди набивались в маршрутку и вопили всеми глотками только одно — давай, давай, дальше, не останавливайся! А он всякий раз останавливался перед очередным силуэтом. Страшный гул сзади нарастал, жар был такой, что казалось, они уже горят — огненная река --">