Иоланда Олсон - Мертвенная бледность

достижению своей цели.

Я обещаю себе разрушить ее утром, полностью захлопывая дверь. Беру трехногий стул, который помогает мне держать дверь закрытой, и плотно упираю его в дверную ручку. Стул никогда не помогал удерживать его достаточно долго, но, по крайней мере, я получаю немного времени, чтобы найти в себе злость и попытаться с ее помощью отразить его наступление.

Убедившись, что дверь выдержит напор хотя бы несколько мгновений, я возвращаюсь, сажусь по-турецки на кровать и, наклонившись в сторону, на ощупь достаю пачку сигарет, которую украла у Отца.

— Кинь, пожалуйста, — прошу я брата, показав на спичечный коробок, который оставила на его кровати.

Он беспокойно смотрит на спички и, резко схватив их, кидает мне коробок настолько быстро, насколько может. Он словно боится, что коснись он спичек — сразу загорится пламя.

— Спасибо, Франки, — говорю я с удивленной улыбкой на лице.

Он кивает и ложится на спину, положив под голову подушку, которую с таким отчаянием сжимал.

Я осторожно зажимаю сигарету между губ и, делая глубокий вдох, зажигаю спичку. Кратко содрогнувшись всем телом, выдыхаю дым. Кладу руки под голову, провожу рукой по своим черным, курчавым волосам и быстро смотрю на Франки. Он все еще лежит на спине, разглядывая потрескавшийся потолок, заблудившийся в мыслях чужого мозга, находящегося в его голове. Иногда я спрашиваю себя, научился ли он его контролировать так, как научилась я. Мне потребовались годы и несчетное количество бесконечных ночей, чтобы научиться формулировать собственные мысли, но как только мне удалось добиться того, чтобы мозг внутри моего тела заснул, я больше никогда не позволяла ему проснуться и вновь меня запутать. Мне кажется, именно этого Отец всегда и добивался: чтобы мы оставались в постоянном состоянии смятения и не могли противиться его требованиям.

— О чем это ты там думаешь? — ласково спрашиваю, прежде чем прочистить горло. Слишком много слов запуталось в швах на моих голосовых связках — так много, что иногда я чувствую острую боль. Боль — настоящая стерва, а еще это одно из того, чем наслаждается Отец.

«Чем больнее, тем больше тебе будет нравиться», — так звучит одна из его любимых мантр.

— Ни о чем, — тихо отвечает он.

Я понимаю, что он пытается обуздать те утерянные эмоции, которые пытаются использовать его в качестве нового сосуда, в качестве шанса на новую жизнь, и я горжусь его стараниями.

Тихонько улыбаюсь, сбрасывая пепел на пол рядом с кроватью. Сегодня я больше не побеспокою его своими разговорами — я уверена, что само мое присутствие достаточно его раздражает. Смотря на меня, он, должно быть, вспоминает о себе, а это само по себе уже достаточно гадко — думаю, в этом мы с ним сходимся.

Ложусь на кровать и смотрю в потолок тем же взглядом, что и он, делая еще одну затяжку из украденной сигареты. Интересно, сколько еще ночей, полных ужаса, нам предстоит пережить, прежде чем я наберусь сил для спасения нас обоих? 

Глава 2

Проснувшись, я чувствую рядом какой-то вес. Сначала не совсем понимаю, что это, но открыв глаза, вижу грудную клетку Франки, медленно поднимающуюся и опускающуюся. Я улыбаюсь той невинности, с которой он использует легкие, чтобы дышать воздухом, который не нужен никому из нас для выживания. Я глубоко вдыхаю его запах и спрашиваю себя, чем бы он мог пахнуть. Мне кажется достаточно жестоким то, что Отец не дал нам всех эмоций тех существ, которых в нас вживили, но опять же — не думаю, что Отцу за всю его жизнь довелось узнать, что такое заботливое прикосновение. Я серьезно уверена, что именно поэтому он и создал нас, именно поэтому он и продолжает создавать подобных нам, чтобы, наконец-то, почувствовать любовь, которая его избегает.

— Он должен умереть.

Я едва заметно приподнимаюсь.

Из-за равномерных движений грудной клетки Франки я предположила, что он еще спал, однако он уже проснулся и знал, что мои мысли вернулись к Отцу.

— Знаю, — тихо отвечаю я.

— Прежде, чем он создаст еще больше таких, как мы.

— Я знаю, — повторяю, тихо вздохнув.

— Ты хочешь, чтобы я это сделал?

Я мягко отталкиваюсь от его груди, чтобы сесть, и качаю головой. Он смотрит на меня, улыбается, быстрым движением потянув меня за непослушную прядь, потом его улыбка исчезает, и он переводит взгляд на потолок.

— Я могу, ты же знаешь. Я его больше не боюсь.

Франки кашляет, --">