Остин Гроссман - Скоро я стану неуязвим

познакомятся с новыми учителями, а в математическом классе начнут изучать геометрию, проходить теоремы. Еще в июне нам пришло письмо из Министерства просвещения Айовы, в котором предлагалось перевести меня в новую, только что созданную научно-математическую школу Петерсона. За год до этого Министерство провело отборочный экзамен: все, набравшие высший балл, получили такие же приглашения. Со мной провели ряд бесед, все спрашивали, не буду ли я скучать по друзьям или по нашему математику мистеру Рейнольдсу.

Я согласился перевестись. Не думал, что будет так странно, что придется с сумками ждать автобуса… Одноклассники, наверное, запомнят меня, как молчаливого парнишку, который рисовал причудливые картинки, всегда ходил в одном и том же, плакал, уронив еду, но считался настоящим гением в математике… Что же с ним произошло? Куда, куда он исчез?

Подъехал автобус; к нам вышел мужчина, проверил протянутую мной кипу подписанных анкет, забросил мои сумки в приоткрывшееся сбоку багажное отделение. Родители меня обняли, и я поднялся по ступенькам в теплую темноту, пропахшую чужим дыханием. Я неуверенно шел под тусклыми флуоресцентными лампочками, со всех сторон белели чьи-то лица… Наконец я нашел свободное сиденье. Автобус взревел и рванул с остановки. Подумалось, что надо бы в последний раз взглянуть на родителей, но мы уже выехали на автомагистраль и влились в поток автомобилей. Я вдруг разозлился на все: на сопливое утро, на безличное участие родителей, всегда слегка отстраненных, всегда как будто опасавшихся быть рядом со мной; и я обрадовался, что уехал, что не остался с ними, что буду там, где меня никто не знает, подальше от их молчаливого дома, от строгой сдержанности. Мне смутно грезилось, что я возношусь в столбе пламени.

Мы все ехали и ехали… Серое утро постепенно светлело, хотя дождь не прекращался. Почти все ребята спали; автобус каждые двадцать минут останавливался и забирал очередного ученика. Многие наверняка поднялись затемно, чтобы успеть на едущий через весь штат автобус. Мы дремали, кто-то похрапывал, кто-то смотрел в окно… Я сам немножко поспал, хотя странно было закрывать глаза среди стольких незнакомцев. Никто не разговаривал, но между нами совершалось нечто сокровенное; из непривычности этой незабываемой поездки возникало единение. Для нас начинался новый этап жизни; мы срастались в некую общность, в существо, сложившееся из дождливого утра, шума двигателя и сорока восьми дремлющих мозгов.

Первые несколько месяцев нам пришлось спать в спортзале. Ученические спальни не успели доделать, потом их затопило, и все пришлось ремонтировать заново. Чтобы создать видимость личного пространства, развесили простыни. Нас собирали в 9:30 вечера и группами по пятнадцать человек водили в ванную. Забавно было смотреть на ребят из математического класса в пижамах, с зубными щетками, стаканчиками и тюбиками зубной пасты, сонно бредущих к рядам умывальников. Мы видели друг друга так, как видят только родных; возвращались в зал, к своим спальным мешкам, и лежали, разглядывая мох и плесень на потолке. Ровно в 10:15 шумно гасли большие лампы, и начинались перешептывания. Сложно было засыпать в огромном помещении — эхо отражалось от стен. Девочки спали в библиотеке, укладывались между шкафов и парт, но нам об этом не рассказывали; впрочем, я представлял, как там, у них — наверное, было тише, звуки гасли, а не метались по комнате.

Все это превратилось в норму, мы так жили: просыпались, скрючившись на холодном твердом полу спортзала, проводили ночи, свернувшись клубочками. Холодный свет вливался сквозь высокие окна, звук голосов отражался от деревянных трибун и стропил, выкрашенных в голубой цвет — кто-нибудь с утра непременно с воплями носился по залу. У некоторых были плееры, и ребята слушали попсу после отбоя.

Сами занятия мало отличались от тех, которые я помнил по средней школе. Ученики, возможно, были более одаренными, но групповая динамика ничуть не изменилась, как будто ее неизбежно предопределили сами принципы подросткового обучения. Придурки остались придурками, группировки — группировками, а популярные раньше ребята снова сделались популярны. Все шло как прежде; я всерьез и не ждал перемен — я так же молчаливо ел в школьной столовой, как раньше в родительской.

Воспоминания тех времен — словно чужие. Я день за днем хотел стать лучше и сообразительнее. Я был силен, горд, блистательно --">