Борис Натанович Стругацкий - Понедельник начинается в субботу. Сказка о Тройке.

содержимого кастрюли. А будучи осведомленнее, за версту чуял, зорче видел, какие именно нечаянные словечки смертельно опасны для нежити. И декорации, бутафория, самый звук слов «Понедельника», собранные чистой забавы ради безо всякой задней мысли, явились злонамеренны, ибо толковали о чернокнижии, поддельности, мифичности ситуаций, то есть были тем самым «чуром» в устах, который, попадись он на язык кстати, расточал сон разума, лишая нежить самой среды обитания.

Вот чем ни сном, ни духом оказались братья-авторы немилы на крышке и дороги под ней. Но слово-то они сказали достаточно громко, и нежить не имела больше власти над ними.

Прошел слух, что Стругацкие напечатали продолжение «Понедельника» в неведомом журнале «Ангара», редакция которого была за это разогнана, а выход «Ангары» прекращен. Это было вскоре после разбойного налета родной нежити на Прагу в августе 1968 года, но мне в руки ксерокопированные странички из «Ангары» попали, помнится, четырьмя-пятью годами позже. А вскоре после того дошел размноженный на «синьке» вариант «Сказки о Тройке», за который ручались, что он-то и есть авторский. Не застряла у меня «синечка», и освежить память мне не по чем. Представляется, что там не было Панурга, не было спрута Спиридона, а начиналась «синечка» с путешествия на лифте. Разница «ангарского текста» и «синечки» сводилась к полной перемене конца: в «ангарском тексте» коллизия разрешалась явлением «деус экс машина», и я уверенно почел это дешевкой, а «синечка» кончалась вышибанием клина клином, под ТПРУНЮ подводили бюрократическую бесшумную мину постоянного действия. Вариант с миной привел меня, в ту пору рабс-поручика в одном из никчемных НИИ Минэлектротехпрома, в телячий восторг. Еще бы! У меня на глазах возводились бюрократические препоны одна нелепее и страхолюднее другой, а обходили их моими боками, так что приходилось напрягаться не меньше, чем «представителям». Помню и разговор со «знающим человеком» насчет первоначальности варианта с миной и добровольности замены его авторами на вариант «деус экс машина», что поставило меня в тупик. Я бурно отказывался в это верить. Позже я пытался завести разговор на эту тему отдельно с А в Москве, отдельно с Б в Питере. Кончилось ничем: А был крепко давши и зациклен на своем, а Б так резко ушел от разговора, что я почувствовал себя недопустимо назойливым, чуть ли не заподозренным в фонендоскопизме с подачи Копилки Грядущих Благ и наперед зарекся соваться с такими задушевностями.

Пришлось дожидаться 1987 года, когда журнал «Смена» набрался духу опубликовать текст «Сказки», который по законам литературоведения нам всем следует считать окончательным. Этот текст, повторенный в настоящем издании с некоторыми дополнениями, он нов для меня, но не столько сюжетными эпизодами, сколько общим настроением. Если правда, что это тютелька в тютельку первоначальный текст 1967 года, возникает ощущение психологической катастрофы, происшедшей с авторами в промежутке между работой над «Понедельником» и работой над «Сказкой». «Понедельник» писан привселюдно внутренне свободными оптимистами — «Сказка» вылеплена в запечье полоненными скептиками. «Понедельник» полон действия и движения — в «Сказке» герои барахтаются на одном месте, как мухи на липучке. «Понедельник» дышит молодым озорством — «Сказка» жжется старообразной ехидной кислотой. И то самое подведение мины под ТПРУНЮ, которое мне двадцать лет назад доставило счастливые минуты сопричастия высочайшему остроумию, теперь представляется унылой капитуляцией перед нездешней мощью порядка вещей. Портфель Лавра Федотовича осязается неподъемным, как сумочка крестьянская Микулы Селяниновича. И впрямь бедная душа просит победного явления «богов из машины», врачующего по крайней мере раны, нанесенные по ходу дела авторской пишмашинкой.

В общем-то, ничего страшного. Вот Лос-Анджелес, поди, прав, ставя «Сказку» в затылок щедринской «Истории града Глупова». Между Китежградом (он же Тьмускорпионь) и Глуповым даже не надо рыть туннель, настолько они переходят один в другой. Возможно, это один и тот же город, в соответствии с нашей оригинальной традицией переименованный по случаю чьей-нибудь кончины или лихого переворота. Просто в суматохе забылось, когда именно это произошло.

Вы что, Одесса? Можно по-украински. Розумию та розмовляю, нэмае проблэмы. Ах, во сне забылось? Вы считаете, что то был дурной сон. Запэрэчую, --">