Нил Аду - Подумать только

отключить защитный периметр, чтобы случайно не напугать какого-нибудь неожиданного посетителя?

И ладно бы на базе находились только учёные, непосредственно занятые в исследованиях, те, без кого здесь никак не обойтись. Но постепенно сюда переселился весь экипаж корабля. Да, понять ребят можно — после стольких месяцев заточения в замкнутом пространстве появилась возможность побродить босиком по настоящей траве, искупаться в настоящем море, поваляться на настоящем пляжу. Да на здоровье — только знайте меру. Пару дней отдохнули на курорте — и возвращайтесь на корабль. Но ведь никого теперь и палкой туда не загонишь! Все пытаются выпросить у профа какое-нибудь задание — хоть на рыбалку с местными отправиться, хоть горшки им помогать лепить, лишь бы на базе задержаться.

— Помилуйте, Скоп, как я могу ограничить контакты, если нам достался такой богатый материал? — продолжал оправдываться Боухилл. — Мы не выполнили пока и половины запланированных работ. А если бы не добровольная помощь технического персонала, нам и бы и вовсе нечем было похвастаться. И давайте уж на чистоту — я не понимаю, чем вам не угодили автохтоны? Они же такие безобидные, гостеприимные, миролюбивые.

— Да не верю я в их миролюбие! — взорвался Николай. — С чего им быть гостеприимными? Чужаков либо уничтожают сразу, либо выгадывают подходящий момент, чтобы с ними расправиться. Это закон природы. А мы не просто не ждём нападения, мы его ещё и провоцируем.

— Какой-то у вас варварский взгляд на мир, Скоп! — покачал седой головой профессор.

Не понимает. Не хочет понять. Быстро же он позабыл, как заработал себе эту седину, и отчего не сгибается его нога. Позабыл и плюющиеся кислотой гейзеры Несса, и чудовищные приливы Харибды, и вызывающие ужасную головную боль магнитные бури Алкида. И первого капитана «Кастора» — Мацея Курковски — тоже, наверное, давно не вспоминал. А ведь тот тоже лишь смеялся, когда Скопинцев говорил ему о враждебности космоса к человеку. Так и умер с улыбкой на лице, не успев даже осознать грозившую ему опасность. И не он один, между прочим. В экипаже было восемьдесят два человека, осталось — шестьдесят шесть. Сколько ещё нужно смертей, чтобы люди приучились к элементарной осторожности?

— Лучше быть живым варваром, чем мёртвым профессором, Керк! — не удержался от колкости Николай. Но тут же спохватился: — Хотя лично я предпочёл бы, чтобы профессор тоже остался в живых. Но если вы меня не послушаете, я ни за что не ручаюсь.

Однако его великодушие не произвело на Боухилла никакого впечатления.

— Поймите же, я не могу пожертвовать интересами науки ради ваших необоснованных подозрений, — затянул учёный старую песню.

— А я не могу жертвовать жизнью людей, ради ваших научных амбиций, — жёстко ответил Николай. — Завтра же на планёрке потребую восстановить защитный периметр и ввести круглосуточное патрулирование.

— Вы с ума сошли, Скоп! — Профессор взвизгнул так, что даже певцы на мгновение приумолкли. — Вы же так замедлите нам работы вдвое, если не второе. Нет, я не допущу этого!

— Посмотрим, — процедил сквозь зубы Николай. — И вот ещё что — раз уж вы не варвар, потрудитесь впредь выговаривать мою фамилию полностью.

Жаль, что поблизости не нашлось ни одной двери. Скопинцев сейчас с удовольствием бы ею хлопнул.

В деревне опять пели. На этот раз что-то бодрое, развесёлое, немного даже насмешливое. И ведь действительно, было над чем посмеяться.

На планёрке Скопинцева всё-таки выслушали, но так, как врач обычно слушает больного. И диагноз тут же поставили — паранойя. Не в укор ему, с пониманием и сочувствием. Ясное дело — устал человек, переволновался. И все устали. Но ничего не поделаешь, надо терпеть, работать. Недолго уже осталось. Николай прицепился к этому «недолго», сказал, что они даже не представляют насколько недолго, и напомнил о своей ответственности за жизнь экипажа. Но добился только того, что Боухилл предложил этот груз ответственности временно, до отлёта, с него снять, освободить от занимаемой должности. На том и порешили. И разошлись по своим неотложным, жутко важным делам. А Скопинцев остался стоять посреди складской площадки, как оплёванный, в мучительных раздумьях: что же он опять не так сказал, почему его снова не поняли?

— Вы очень хорошо говорили, капитан! — Лингвист Эспиноса словно подслушал его мысли. — Эмоционально, ярко, убеждённо. А вот время выбрали --">