Эрнст Теодор Амадей Гофман - Каменное сердце

полу; но тут отворилась дверь, и в комнату стремительно вошел Риксендорф. Он держал за руку молодого человека, облаченного в старотатарский костюм. Это был Макс, при виде которого надворный советник окаменел.

— Вот твое "я", твое сонное видение,— возгласил Риксендорф,— это я устроил, что этот замечательный юноша остался здесь и получил через твоего камердинера из твоего гардероба нужное платье. Это он стоял на коленях в павильоне около твоего сердца, да-да, у твоего каменного сердца, суровый, бесчувственный дядя, преклонял колени твой племянник, которого ты безжалостно выгнал из-за безумных фантазий! Если твой брат и провинился перед тобой, он давно искупил свою вину смертью в крайней бедности, здесь же перед тобой сирота, твой племянник Макс, как и ты, похожий на тебя душою и телом, как сын на отца; храбро держится этот мальчик, теперь уже юноша, на волнах бушующего житейского моря, обними его, смягчи свое суровое сердце! Протяни ему благодетельную руку, чтобы у него была опора, когда на него налетит слишком сильная буря.

В покорно склоненной позе, со слезами на глазах подошел юноша к надворному советнику. Тот стоял бледный как смерть, со сверкающими глазами, гордо откинув голову, безмолвный и неподвижный. Но как только юноша хотел взять его руку, он оттолкнул его от себя, отступил на два шага и воскликнул страшным голосом:

— Проклятый! Ты хочешь меня убить? Прочь с моих глаз! Ведь ты играешь с моим сердцем и со мной! И ты, Риксендорф, замешан в этой пошлой интриге, которой меня угощают! Прочь, прочь с моих глаз, ты, ты, который рожден на мою погибель, ты, сын обманщика и пре...

— Остановись! — вскричал вдруг Макс, причем глаза его метали молнии гнева и отчаяния,— остановись, бессердечный, бесчувственный человек! Ты навлек стыд и позор на голову моего несчастного отца, который был лишь пагубно легкомысленным, но не преступным! А я, безумный глупец, думал, что когда-нибудь растрогаю твое каменное сердце, обниму тебя с любовью и прощу тебе гибель отца! В нищете, покинутый всеми, но на груди у сына испустил свой дух мой отец. "Макс, будь мужествен! Прости моему непреклонному брату, будь ему сыном!" — таковы были его последние слова. Но ты отталкиваешь меня, как и все, что обещает тебе любовь и преданность; дьявол опутывает тебя своими обманчивыми снами! Так умри же одиноким, покинутым всеми! Пусть жадные слуги ждут твоей смерти и делят свою добычу, едва только ты закроешь свои истомленные жизнью глаза; вместо вздохов и неутешного плача тех, кто хотел до самой смерти окружать тебя верной любовью, ты услышишь, умирая, насмешки и хохот тех недостойных, которые ухаживали за тобой потому, что ты платил им презренным золотом! Никогда больше ты меня не увидишь!

Юноша бросился к двери, но тут Юлия с громким рыданием упала па пол; он быстро вернулся назад, схватил ее в свои объятия и порывисто прижал к груди, воскликнув полным отчаяния тоном:

— О, Юлия! Юлия! Всякая надежда потеряна!

Ройтлингер встал, дрожа всеми своими членами, губы его не могли произнести ни слова, но, когда он увидел Юлию в объятиях Макса, он вскрикнул как безумный, потом твердыми шагами подошел к пей, оторвал ее от Макса, приподнял и спросил едва слышно:

— Юлия, ты его любишь?

— Больше жизни,— отвечала Юлия с глубокой печалью,— больше жизни; кинжал, который вы вонзили в его сердце, попал также и в мое!

Тогда старик медленно ее отпустил и бережно посадил в кресло. Потом он встал, закрыв лицо руками. Вокруг была мертвая тишина. Ни одного звуки, ни одного движения! Вдруг старик упал на колени. Со вспыхнувшим лицом, со светлыми слезами поднял он голову, простер руки к небу и промолвил тихим, торжественным голосом:

— Всемогущая, неисповедимая сила, такова твоя воля, чтобы запутанная жизнь моя послужила только зародышем, который, покоясь в земле, взращивает свежее дерево с роскошными цветами и плодами! О, Юлии, Юлия! О, я бедный, слепой глупец!

Ройтлингер спрятал свое лицо в ладонях, слышно было, как он рыдает. Это длилось несколько секунд; потом он вдруг вскочил, бросился к Максу, стоящему в совершенном оцепенении, прижал его к своей груди и заговорил как бы вне себя:

— Tы любишь Юлию! Ты — мой сын, нет, более того, ты — я, я сам! Все принадлежит тебе, ты богат, ты очень богат, y тебя есть имение, дома, наличные деньги. Позволь мне остаться с тобой, ты должен кормить меня на старости лет, ты ведь сделаешь это? Ведь ты любишь меня? Не правда ли? --">