Георгий Апальков - Записки мертвеца: Часть I

молоды.

Дальше — фотографии с первой линейки в школе. Я стою в нелепом костюме «на вырост»: в пиджачке, галстучке и отутюженных брючках. В руках у меня букет цветов, который я должен буду вручить своей первой учительнице. Я щурюсь и морщусь на солнце. На дворе стоит жаркая погода, и мне хочется поскорее оказаться дома. Родители же рядом со мной всё так же улыбаются и ещё всё так же молоды.

Потом — выпускной из девятого класса. Мы стоим уже с Ирой, разодетые она в яркое и воздушное платье, а я — опять в костюм, который теперь мне по размеру, и в котором я бы даже выглядел неплохо, если бы не причёска — то самое, из-за чего многим людям стыдно бывает по прошествии лет пересматривать свои выпускные фотографии. Рядом с нами — наши родители: её мать с отцом по левую сторону от неё, мои — по правую сторону от меня. Они уже не так молоды, но всё ещё улыбаются.

Наконец, одиннадцатый класс. Последний звонок. Опять — мы с Ирой в нелепых ленточках наперевес с надписью «Выпускник». Я обнимаю её за талию, и мы позируем для фотографии, которую захотели сделать наши родители, и которые попросили нас для неё попозировать. Рядом — они. На лицах у них новые морщины, в голове у моего отца — проседь, и поза у обоих теперь какая-то чуть сгорбленная и сутулая. Но так же, как и на тех первых чёрно-белых фотографиях, где меня ещё и в помине нет, они улыбаются, излучая бесконечное счастье.

Под альбомами, на самом последнем слое доисторического хлама, в самом конце своих раскопок я нашёл толстую записную книжку в коричневой кожаной обложке. На обложке были наклеены разноцветные буквы, складывавшиеся в надпись: «Дневник добрых дел». Такие штуки нам всем подарили в честь окончания первого класса, дав наказ к выпускному из одиннадцатого заполнить их от корки до корки. Вспомнив это и весь тот день вплоть до минуты, я усмехнулся. И тогда у меня родилась идея.

Одну за другой я оторвал цветные буквы с обложки и выбросил их в мусорное ведро. Потом я взял карандаш, с хрустом открыл первую страницу и стал думать, с чего начать.

«Двадцать семь дней назад случилось так, что люди вдруг перестали умирать…»

Нет, не годится. Все и так знают, что случилось, к чему эти лишние предисловия? Я стёр написанное и начал заново.

«Сегодня двадцать четвёртое августа. Двадцать седьмой день с начала вымирания. Телевидение исчезло почти сразу…»

А дальше вы и так всё знаете. На этой странице последнее дело, удерживавшее меня от мыслей о том, что делать дальше, подходит к концу. Теперь, в следующие несколько часов, оставшихся до полуночи, мне предстоит решить, как именно закончится моя жизнь. Здесь, на полу, в лужи крови из перерезанных вен? Или там, на бетонной плите, на которой останется часть содержимого моей ни на что не годной головы? Или стоит разом допить все запасы родительских настоек на спирту? В последнем случае не могу точно сказать, в луже чего вы найдёте моё разлагающееся тело и эти записи, ха-ха. В поисках ответа я смотрю на фотографию матери с отцом, держащих на руках совсем недавно родившегося меня. На обратной стороне — надпись: скорее шутливого, нежели серьёзного характера. «Исследователь, первооткрыватель, музыкант, поэт, борец и президент мира до того, как стал известен широким массам, фото в цвете». Какой ответ на мучающие меня вопросы, обозначенные выше, дали бы авторы этой подписи? Что сказала бы мне на ухо Ира, если бы мне непостижимым образом снова удалось обнять её за талию сейчас, как на той фотографии с последнего звонка? «Останови свой выбор на бетонной плите, Костя, это по-нашему, по-рок-н-ролльски»? «Пожалуй, лучше испей настоек, сынок, только не забудь прибрать за собой перед тем, как испустить дух»? «Главное — режь вдоль, а не поперёк, дорогой, а там уж как пойдёт»? Нет, это вряд ли. Бороться до конца и не опускать руки — вот совет, который я больше всего хочу услышать, но не могу, потому что некому теперь мне его дать, кроме самого себя. Кроме тех образов в голове в обличии дорогих людей с фотографий, которые суть есть часть меня, и голос которых постепенно угасает, с каждой новой минутой походя всё больше на белый шум.

На часах — 21:49. Сегодня тридцать второй день с начала вымирания и седьмой день с того момента, как пропало электричество. Это значит, что до взрыва атомной станции остаётся всего неделя при самых оптимистичных подсчётах. Постараюсь успеть. Должен успеть. В ближайшие дни я, скорее всего, всё-таки уйду из жизни. Но --">