Алексей Александрович Провоторов - Веерное отключение

каменный, или парализованный, что-то с ним было не то. Женька поспешил уйти.

Вообще сейчас почему-то всякие такие воспоминания полезли одно за другим. Наверное, расплывчатые лица с фотографий в районной газете что-то такое навеяли в сумерках. Они и тишина.

Вот, например, Юрка Билин рассказывал, что знал одного пропавшего пацана, звали его Славка. Было как раз отключение, кто-то ходил по подъезду, стучал в двери. Юркины родители даже не подумали открывать. А утром оказалось, что Славка пропал, он жил этажом выше вдвоем с отцом, отец в ночную работал. Дверь была закрыта, снаружи. Значит, Славка куда-то вышел, запер за собой дверь и пропал.

Так что, когда недавно какая-то толстая тетка попросила показать дорогу через соседние дворы, он сказал, что не отсюда, не знает дороги, и убежал.

Город слишком часто погружался в темноту, а когда она отступала, как прилив, то, бывало, уносила с собой кого-то из жителей. Чтоб тебе жить во время перемен, процитировал когда-то папа старинное китайское проклятие. Женька понимал, что живет во время перемен. Это не слишком его волновало, но осторожность он соблюдал.

Свет, вроде бы, скоро должны были дать. Хотя график выдерживали постольку поскольку, но Женька надеялся, что сегодня включат вовремя. Ему никак не хотелось сидеть в темноте до ночи одному — папа был в Горьком на заработках, мама уехала в Переполье сегодня утром; у маминой двоюродной сестры, тети Лены, недавно родился ребенок, и они с мужем всех приглашали. Женьке новорожденный тоже приходился какой-то родней, но он не стал сильно в этом разбираться, тетю Лену знал плохо и в Переполье не захотел. Тем более что в автобусах его всегда укачивало, а пилить два часа туда и завтра два часа обратно вместо того, чтоб спокойно выспаться в субботу, тоже ему никак не хотелось.

А тем временем темнело. Темнело небо за окном, темнота сгущалась в углах комнаты, потихоньку разливалась по стенам, перекрашивая их на свой лад, стояла в дверном проеме спальни, а в самой спальне было уже совсем темно — длинная и узкая, с одним, выходящим на восток окном, она полностью утонула в синих тенях, и там ничего уже не было видно. Так что получалось представить вместо нее любую другую комнату, как Женька иногда любил делать, фантазируя, что у них свой дом, или они разбогатели — неважно как — и купили квартиру соседей, расширив свою, или еще что-нибудь.

Но сейчас почему-то представлялось совсем другое: какой-то сырой бетон, арматура, как в недостроенном банно-прачечном комбинате за соседним домом, куда они иногда лазили гулять. Так что Женька перестал об этом думать и размышлял просто о темноте.

Темнота — интересная вещь. Она вроде бы ничего не добавляет, только отнимает. Но вещи в темноте искажаются так сильно, что и мысли меняются следом за ними. Никогда в яркий полдень не придет в голову что-нибудь такое, что с легкостью пробирается туда темным вечером.

Тусклый свет лежал на откосах окна, на потолке, смутно белели косяки дверей: прямо — в спальню и направо — в прихожую. Почему-то Женьку тревожило пустое кресло, на котором лежали его штаны и рубашка, ожидающие глажки. Их хотелось куда-то убрать — в сумерках они теряли привычные контуры, голубая рубашка смахивала на лежащую кошку, и Женька понял, что подсознательно ожидает от нее какого-то движения. Хорошо тем, подумал он, у кого в квартире кот. Вот отключат свет, и ты знаешь, что если что-то в темноте шуршит, или шевелится, или топает, то это — кот.

От этой мысли — как что-то топает в темноте — стало немного не по себе. Начало даже казаться, что на самом деле топает — за стеной, на кухне. Какое-то время Женька сидел тише мыши, замерев, прислушиваясь, одновременно понимая, что этого не может быть, и что он, большой уже пацан, ничего такого и думать не должен, а с другой стороны — цепенея от реальности этого звука, который и на шаги-то уже перестал быть похож. А стал похож на стук.

Тут ему резко полегчало. Ну конечно же. Стук собственной крови в виске, прижатом к спинке кресла.

Все сразу стало на свои места, сумерки сделались просто сумерками, шумы — привычными звуками, зыбкие образы на стенах — крупными рисунками родных обоев, теми самыми цветами, которые всегда напоминали ему почему-то о киевском торте.

Ничего страшного. Это же моя квартира, подумал Женька. Мой дом — моя крепость.

Он посидел еще какое-то время, наблюдая, как мир погружается в сумрак. Что-то гипнотическое было в --">