Alexander Coutny - Нарисованное небо

– Эй! Эй!

Я обернулся на резкий голос, сиплый, противный. Посреди проезжей части стоял грязный, покрытый износившимися тряпками, мужик.

– Что?

– Есть мелочь? Монетка. – язык заплетался. Он проглатывал окончания слов, чавкая, подсасывая слюну. Ноги еле волочились, заплетаясь на холодном асфальте.

– Нет. Не брал кошелек. – я всматривался в его лицо. Фонари погасли, погрузив трассу в темноту. Я напрягал глаза, пытаясь увидеть нарисовано лицо или нет. Виски загудели, мне стало не по себе. В груди зародилась тревога. «Почему я до сих пор не вижу лица?» Я сделал два шага навстречу пьянчуге. В нос ударил ароматный бутон мочи смешанной       с алкоголем. Меня передернуло. Посветить было нечем. Я ничего с собой не взял. Телефон остался на тумбе, рядом с отчётом. «Тем самым». А тумба рядом с телом. «Тем самым». Лица нет. Я понял это когда гнев затмил тревогу. Его не нарисовали. «Не нарисовали!» Лицо этого грязного забулдыги. «Или стёрли? Почему?» Надо уходить, если я не хочу, чтобы и моё лицо исчезло. «Домой! Домой! Как можно быстрее.»

…

– Зак, я не вижу тут никаких ошибок. – Флетчер закинул правую ногу на левую из-за чего контуры бедер соединились и исчезли. Серый цвет брюк на обеих штанинах слился воедино. «Складки решили не прорисовывать».

– Что ты имеешь ввиду?

– То, что и сказал. Что за вопрос?

– Я по-твоему идиот? – я привстал, опираясь на подлокотники. – Я целый день убил вчера на эту писанину, и ты мне говоришь, что всё зря?

– Зак…

– Хватит! – я заорал. – Ты чёртов лизоблюд, ты подсиживаешь меня! Думаешь я совсем тупой?

– Зак, ты чего? Ты сам нашел ошибку?

– Не твоё дело. – я схватил толстую папку и вылетел из кабинета. Флетчер ошарашенно смотрел на дверь. «Интересно, этот слепой урод видит, что она нарисована? А я? Я вроде видел».

…

Телефон в пятый раз за вечер съезжал по столу ко мне. Несмотряч на выключенный звук, вибрация раздражала, а облачко с буквами «Бррр» постоянно привликало взгляд. Я так и не сдал отчёт. Не хватило смелости. Ошибка спряталась среди однотипных волнистых линий, совершенно не похожих на буквы. Я проверил все существующие алфавиты всех языков. «Что это за тарабарщина?». Элена не прекращала стучать в дверь, завывая и плача.

– Элена! Элена!

Голос жены застал меня врасплох. Нарисованные часы показывали седьмой час.

– Где ключи? Зачем ты её закрыл? – она вбежала в комнату, еще не сняв уличную одежду. В волосах застрял пожелтевший лист не то дуба, не то березы. Смотря на этот «импровизированный натюрморт», я понял, что зря принебрег ботаникой в школьные годы. Я хотел сказать, что она необычайно красива, а лист украшает прическу, но даже не мог дать ему название.

Сюзанна уже не кричала. Она трясла меня за плечи, только тело. Я же, сам, парил где-то за её плечами, наблюдая со стороны за происходящим. «Сцена семейного быта. Автор неизвестен». Я бы хотел нарисовать что-то пободное. Изменил бы цвета, выбрал более яркие, кислотные. В жизни и так много серого и черного. Изменил бы себя. Какой-то я невнятный, незапоминающийся. Изменил бы лицо Сюзанны. Негатив в моей картине ни к месту. «Сцена семейного быта в красках». Да, именно так. Я бы не рисовал лица. Я бы сделал эмоцией цвет. Так было бы необычно, умно, креативно. Под левую руку попала чашка с горячим чаем. Холст жизни. Какой он? Могу ли я как-то стереть написанное чужой рукой? Я сжал ручку чашки и плеснул кипяток Сюзанне в лицо.

…

Не знаю куда я бежал и где вообще находился. Боковое зрение улавливало лишь штриховку, неаккуратную. Сердце гулко стучало, голова пульсировала. Я остановился под мостом. По крайней мере над головой нависло что-то темное, а под ногами струилась река. Течение, изображенное слишком абстрактно, несло всякий хлам, неизвестно как попавший в воду. О камень, у самого берега, ударился треснутый пластиковый стул. Не знаю почему я решил, что он пластиковый. Об этом ничего не говорило. Корпус пестрел разноцветными царапинами, на спинке красовалась подпись известного газированного напитка «Уайт-блю». Бело-голубой логотип, залитый сплошным цветом, медленно уплывал в даль, растворяясь в желтом солнечном мареве, нарисованном на отлично.

– Эй!

От одного этого слова, по спине пробежал холодок.

– Эй, ну!

Я не хотел поворачивать голову, но тот, кто звал меня, не сдавался.

– Эй, ты чего? Не уважаешь? Я же человек! Эй, ты!