катерина дементьева - Двадцатое

17:51. Там, снаружи, наверное, уже другая осень, а может, уже зима. Эти мысли меня огорчают, я стараюсь от них избавляться.

Сегодня я пошла в библиотеку и весь день сидела в читальном зале. Сначала я изучала старые подшивки журналов. О здоровье, о технике, о красоте. Потом я читала сборники фольклорных баек. Они отвратительно написаны, но изредка попадаются и интересные. Жаль, что нельзя найти мир духов или сверхъестественных существ. Возможно, если бы я нашла что-то такое, мне было бы повеселее. Впрочем, вряд ли. Даже если под моим домом найдется целый гномий город или логово вампиров – я все равно буду торчать в этом дне, пока не случится что-то.

Или всегда.

Двадцать первое

В журнале о здоровье было написано, что нужно формировать полезные привычки медленно, не торопиться, не подгонять себя, поэтому я остановлюсь сейчас. Хорошо, что я взялась писать. Плохо, что я все еще здесь.

Двадцать второе

Если мыслить позитивно, то нужно радоваться, что я не застряла в бесконечном первом дне месячных, это было бы хуже, чем есть сейчас. Хорошо, что у меня не было простуды, ничего не беспокоило, не болело.

Все отвратительно.

Двадцать третье

Я читала однажды фанфик, где Гермиона перемудрила с хроноворотом и выпала за пределы своего времени. Она долго пыталась вернуться и смогла, но не юной школьницей, а ссохшейся мумией. Я согласна и на это. Я согласна вернуться калекой, старой, умирающей, любой, только чтобы больше не слышать одни и те же звуки, не видеть, как все повторяется из раза в раз.

Иногда я думаю, есть ли другие? Знает ли кто-то еще, что мы в петле? Не должны, потому что в аппарате были только моя и его днк, но ведь чертов аппарат не должен был сработать так, как сработал. Я не должна была знать о петле, но знаю. Значит, где-то в мире, возможно, есть другие, и, возможно, им даже хуже, чем мне, потому что я хотя бы понимаю, кто виноват. Я ищу в сети, не каждый день, но регулярно пытаюсь найти других. В мире столько шума, столько людей – нужные не видят моих сообщений. Или не могут на них ответить. Я представляю стариков, детей, больных, измученных, умирающих, уверенных, что они оказались в аду – они в нем, это правда. На следующий день я обычно снимаю сторожку у Густава, и убиваю медленно, болезненно, так, чтобы до физической смерти он умирал и умирал духовно.

Нельзя отрицать и то, что других нет.

Двадцать четвертое

Он плачет в углу, бормочет, я не слушаю. Зачем, если это почти всегда одно и то же: сначала попытки меня остановить, уговорить, что он сможет починить автомат – и я, и он знаем, что не может. Пока была надежда, я его и пальцем не тронула. Потом он кричит, что я сумасшедшая – верно, с этим я не буду спорить, потом умоляет меня убить его быстро – нет, у меня нет причин быть милосердной, потом все повторяется, иногда – дважды, а потом он теряет рассудок и до конца стенает, что должен впечатлить меня, чтобы петля развернулась.

Это, кажется, правда. Условие, по которому я могу вернуться к нормальной жизни, к естественному ходу времени – он должен меня впечатлить.

Я экспериментирую с этим. Однажды решила, что меня впечатлит, если он прыгнет к крокодилам в зоопарке, и он, утомительно обливаясь слезами, прыгнул. Очевидно, это не сработало. Медведь тоже не сработал, и в тот день даже после всех увечий, которые я наносила ему, себе, мне стало дурно. Он пытался хвастаться своими научными познаниями – я сразу сказала, что это глупо: познания не остановили его от того, что он со мной сделал. После я была особенно жестокой, но мне даже не нужно оправдываться, кто не был бы, кто? Ты можешь сколько угодно быть приятной, милой, доброжелательной, но однажды незнакомец на улице спросит время, ты ответишь и улыбнешься, потому что день хороший, а настроение – еще лучше. Он пригласит тебя выпить, ты откажешься, потому что сейчас не ищешь новых знакомств. Он извинится и скорее побежит домой создавать аппарат, чтобы повторять один и тот же день, пока ты не впечатлишься – кто не станет жестоким после?

Я читала его дневник, записки, которые он вел, когда придумывал, проектировал. Он писал там обо мне. Описывал внешность, сложение, как он уверен, что по одной улыбке понял мой характер и решил, что я – его идеальная девушка, муза, жена.

Во время какого-то из наших визитов в сторожку он попытался разжалобить меня тем, что начал кричать, как сильно любит меня, что сделал это все от любви. В последующие дни я выясняла, можно ли за доступное время найти --">