Алинда Ивлева - Босиком по росе. История ведуньи

хлебный дух от кваса на раскалённых камнях парил, окутал ее с ног до головы и перемешался с ароматом сосны и полыни. Страдалец постанывал. Заговаривая, да оглаживая больного, резанула ножичком по ноге и вживила в рану водянку чёрную толченую, замазав особым составом глин. Больной впал в транс. Марфа самозабвенно шептала над ним и водила беспорядочно руками. В какой – то момент дым, словно послушный пес, улёгся у двери в клубок. Дверь резко распахнулась, черный сноп пушечным ядром взвился ввысь. Взвесь  праха чего – то, отжившего свой век, цвета золы да перегноя, клубком устремилась к небу.

– Ветер, помощничек, забери хворь ползучую, немоготу окаянную, беду нечаянную за порог. Как сказала, так и стало, – Марфа повернулась, уставшая, к больному. Дверь невидимой рукой в баньку кто-то прикрыл. Воздух съежился, стеной густого пара стал  между знахаркой и немощным мужичком. Ноги ее приросли к дубовому полу, глаза застил  мороком туман с запахом тлеющего мха. Марфа попыталась присесть на корточки, внизу дышится легче. Не получилось. Переливающийся разноцветным мерцанием мираж от истлевших угольков  исчез. Кромешная тьма.  На миг девушка испугалась. Сквозняк потянул предчувствием неизбежности чего – то дурного. Она будто была   в плену у времени, не в состоянии шевельнуться и что- то изменить.

⠀ Резь в глазах. Приторный запах  пихтовой смолы, меда и мирры. Марфа закрыла нос юбкой, теряя сознания, читала заговор из последних сил. Затем колкий холодок по спине, удар по голове и удушающая нега. Смерть приятна, я в раю? Где – то вдалеке, словно все происходящее уже было не с ней, видела лижущие стены баньки синие всполохи огня. Стену парильни со стороны подлеска охватил огонь и стремительно пожирал деревянную жертву. Он лихо отплясывал гопак уже на крыше в фиолетовых шароварах и рыжей шапке набекрень. Небо было темное в ту ночь, безлунное. Пожар был заметен на много вёрст. Но хутор спал беспробудным сном.

⠀ Мужик еле оттер глаза от едкой сажи, потеребил бледную женщину, растер ей щеки и вслушался в дыхание. Из его горла как из жерла вулкана раскаленного не выходили звуки, только бульканье и клокотание. Он снова попытался поднять Марфу. Мокрая трава от утренней росы щекотала, ласкала его ступни. Я чувствую, снова чувствую, мысль о том, что к ногам   вернулась жизнь, придала сил. Мужичок взял в охапку хрупкую Марфу, осторожно приподнял, разгибаясь так, словно, в этом положении он был несколько веков. Переждал. И встал. Встал на своих двоих. Он гордо нес свою спасительницу на руках, ноги ещё были каменными, непослушными, но налились силою прежней. За его спиной полыхала баня, треща натужно и скворча вздымающимися от огня досками.

Заголосили вторые петухи, всполошились на насесте квочки. Хутор просыпался. Зачадили в домах каганцы свиным прогорклым жиром, да густо благоухая сосновой смолой, загорелись, треща, лучины в куренях. Сидор, заворочался на спальной скамье, нога запуталась в овчинной кожушинке, и всем весом здоровенный мужчина брякнулся на пол. Захныкал в сенях ребёнок. Вся хата разом всполошилась, зашуршала, заухала от босых ног, взбивающий по глинобитному полу циновки. Начинало светать. Солнце медленно выползало из-за горизонта, прыснув светом, и щурилось как подслеповатый крот. Сидор потёр отбитый бок большой ручищей, взъерошил чуб, запрокинул его к макушке и вышел в сени, минуя залу, перекрестясь у "божницы". Распахнул дверь, впуская прохладу утра в хату. Протёр глаза, бани как не было. Он даже споткнулся об порожек, слетел с лестниц, дернулся как раненый олень в сторону пожарища. Дымок ещё правил бал над угольями, но смрада, когда горит человечина, не было.

– Марфа, Марфа! – истошно завопил зверем, почуявшим беду. Он метался вокруг пепелища, раскидывая голыми руками тлеющие поленья. – Марфа!

– Сидор, здесь я, родненький, силенок нет встать! – с другой стороны хаты с ветром донесся слабый голос жены.

– Тьфу ты, думал, кондрашка хватит, как бы жил без тебя, горлица,– любящий муж в мгновение ока оказался рядом. Схватив в охапку, принялся баюкать на широкой груди как ребёнка. – Жива, жива, голуба моя.

Девушка всхлипывала, шок отступал, её колотило, будто от морозного холода.

– Видение мне было, лица видела Дуньки и бабки Агафьи, тётки ейной, лица их, а под юбками хвосты змеиные. И таращутся глазюками, шипят до меня, языки длинные шо помело, дёргаются и жаром обдают. Они хотели, шоб сгинула я.

– Убью, падлюк, --">