До - Пляска несвятого Витта

какое-то время первые образы будущих сновидений пронзили темноту под опущенными, еще влажными веками.

Перед ним из темноты показался сад, небольшая скамейка под яблоней и корзина, полная плодов возле нее – все это оставила бабушка, которая только что зашла в дом и закрыла дверь на ключ. Филипп увидел себя, играющего в саду. Сознание, еще не определившись, воспоминание это или уже сон, продолжало погружаться в тот прохладный день в самом конце августа, когда после обеда Филю отправили дышать тревожным предосенним воздухом, под на набегающие с севера тучи. Закрытый на замок дом отгородился от него, пряча в дальней спальне спящего отца, которому утром снова стало нехорошо.

Бледный, полустертый образ тех событий постепенно становился полноцветным и полнозвучным. Увиденное заставляло дыхание спящего старика учащаться. Во сне начинался дождь. Порыв ветра с размаху бросил первые тяжелые капли, и погруженное в сон тело невольно вздрогнуло. Мир, воссозданный быстрым сновидением, ограничился для Филиппа единственной потребностью – уберечься от холодного ливня. Он боялся его, потому что знал, из-за него он побежит к дому, столкнется с запертой дверью, а затем окажется у окна и то, что он увидит…

Он лежал почти прижатый к зеркалу. И поначалу не мог понять, что видит. Убрал с мутных после сна глаз спутанные волосы и встретился с собой взглядом – на этот раз он узнал себя сразу. Седой, лохматый и затравленный. Отражение не шевелилось, точнее шевелилось так же, как и сам Филипп – поднимало с тяжелым вздохом грудь, сжимало край одеяла в длинных пальцах.

Внезапно он вспомнил все, что не успел увидеть во сне.

Как прятался от ливня, как стучал в запертую дверь, но его не пускали в дом. Как услышал мамин крик и побежал к окну. Вспомнил, что увидел в мутноватой от задернутой тюли спальне родителей еще одного папу у огромного зеркала, которое держала бабушка. В постели тоже лежал папа, невозможно было понять спит он или нет, но бабушка кричала так громко, что он не мог не проснуться:

«Забирай все, что не ему носить!», и чем чаще и громче она повторяла это, тем дальше второй папа отходил от зеркала. Мать стояла на коленях, держа в руках открытый черный мешок, и когда двойник стал забираться в него, резко поднялась, сомкнув ткань над его макушкой. Испуганным бледным пятном перед мальчиком вспыхнуло лицо бабушки, и комната тут же скрылась за шторой. Через несколько секунд раздался звон стекла, а спустя пару минут мама вышла из дома и отправилась куда-то сквозь серую стену дождя, согнутая под большим мешком на плечах.

Старик тяжело вздохнул и перевернулся на спину, убрал одеяло с груди – от выпитого на голодный желудок тошнило, а под этой тошнотой загнанно бухало сердце. Филипп медленно повернул голову и снова встретился со своим отражением. Старик в зеркале продолжал лежать вплотную к стеклу и кутаться по подбородок в одеяло. Он улыбался.

У Филиппа перехватило дыхание. Нужные слова, как не вовремя застрявшее в ножнах оружие, слишком поздно оказались наготове – страх давил решимость.

«Забирай все… что не тебе… не мне носить! Забирай все, что не мне носить! Забирай все…»

Слова путались в тяжелой голове, но страх начал перемешиваться с азартом: Филипп заметил исчезнувшую улыбку двойника, его вмиг напрягшиеся на шее жилы, когда его голову резко отбросило назад. Старик в зеркале откинул одеяло, и его подвижные запястья неестественно выгнулись, а руки замерли на уровне груди. Так же было и с Филиппом, когда болезнь впервые вмешалась в концерт и сорвала его. Первый раз только для него – публика-дура ничего не заметила. Следующий раз был прозрачен для всех – замершая кисть остановила все полотно и выверенные свободные жесты дирижера так и не смогли снять это заклятие.

«Забирай все, что не мне носить!», продолжал твердить Филипп, наблюдая, как среди спутанных седых волос мелькают оскаленные зубы двойника. Он почти слышал их скрежет.

Спустя неделю после кошмарного сна наяву Филипп так и не провел ни одной репетиции. За тяжелыми шторами в гостиной вставало солнце, тлел угасающий месяц, но комната продолжала молчать. Иногда ее будили нерешительные шаги, твердости которых не хватало, чтобы дойти до рояля. И, в конце концов, старик прикрыл тяжелые двухстворчатые двери своей репетиционной комнаты, полагая, что так будет лучше.

Тем временем, болезнь действительно отступала. Опасаясь возвращения --">