Уильям Сэнсом - Настоятельная потребность

столовой, если быть более точным, а не снаружи, где зелено. Это, по крайней мере, должно служить доказательством тому, что моя мысль переросла породившую ее причину. И еще мне показалось весьма любопытным, что как-то совсем легко и естественно, словно у меня со всех сторон головы были глаза, я увидел всю обстановку комнаты, в которой это произошло. Старый резной буфет с вазой, в которой лежало одно-единственное яблоко, мягкий, приглушенный свет, запылившаяся ткань на мебели, старая фотография в рамке, смутно различимая на фоне стены. И все же если кто-то полагает, что жизнь при подобных обстоятельствах претерпевает какие-то изменения — становится ярче, исчезает или теряет свое равновесие, то это явно ошибочное мнение. Она остается точно такой же, как и была, разве что ее лучше замечаешь, но она точно такая же.

Я стоял позади дяди, рядом с доской для резки хлеба. Он ел холодную баранину и едва заметно покачивал головой, словно разговаривал с куском мяса. А может, он разговаривал с каждым кусочком по отдельности, ведь он всегда сначала разрезал большой кусок на маленькие, после чего перекладывал вилку в правую руку. Я так хорошо запомнил его правую руку с приподнятой вилкой; левая рука при этом лежала на скатерти, медленно отламывая кусочки хлеба. Старики умеют есть с поразительным безразличием, словно растягивая во времени всю накопленную за день усталость и максимально продлевая драгоценную для них процедуру поглощения пищи.

Он отражался в висевшем напротив зеркале, хотя голова его была наклонена и я не мог видеть его лица. Впрочем, мне этого и не хотелось. Я резко отдернул нож от буханки хлеба — она оказалась разрезанной как раз пополам, — и решительно направил лезвие в его сторону, держа его наподобие кинжала. Я заметил, что лезвие у ножа было зазубренное, как у пилы. С каким-то необъяснимым вожделением, полностью отдавшись этому занятию, я ударил ножом в самую середину чистого белого купола и принялся пилить.

От удара дядя чуть подался вперед, словно внезапно заснул или неожиданно заметил муху, ползающую по краю его тарелки. Мне кажется, что именно в этот момент он и умер, наверняка не выдержало сердце.

Я же продолжал пилить. Это оказалось непростым делом, а кроме того, мне все время приходилось поддерживать голову левой рукой. Но я не оставлял своих попыток и с нетерпением ожидал, что из всего этого получится. Меня постигло разочарование. Сначала действительно проступило что-то розовое, блеклое, но этим дело и кончилось. И речи не могло идти о том, чтобы назвать все это красным, по крайней мере, при таком освещении, которое было в комнате. Что и говорить, я ожидал совсем другого.

В какой-то момент я, совершенно разочарованный, поднял взгляд и неожиданно увидел в зеркале напротив собственное отражение. Да-да, в том самом зеркале, которое было укреплено на дверце большого темного буфета. Сердце мое переполнилось радостью! Я почувствовал надежду, увидел конец всем моим неудачам!

Я побежал вокруг стола, задевая стулья и слыша, как они валятся на пол, подобно осколкам моей прошлой жизни. Остановившись наконец перед зеркалом, я поднес нож к собственному горлу.

Это было чудесно. Красное появилось очень быстро, и я с благодарностью наблюдал, как легко оно стекало по моему горлу. Оно было таким ярким, так отважно искрилось и переливалось разными оттенками, что хотя бы ради наслаждения, ради столь незабываемого момента мне пришлось остановиться. Да, я остановился, хотя горло было разрезано только наполовину — впрочем, большего и не требовалось. Я опустился на колени, рыдая от переполнявшей меня благодарности, после чего сложил ладони, как при молитве, и сквозь пальцы снова посмотрел на зеркало.

Но зеркало куда-то исчезло! Я видел лишь темную деревянную дверцу буфета, а сам почему-то оказался лежащим на ковре. Меня это потрясло. Нет-нет, я знал, что на самом деле меня никто не обокрал, я все еще продолжал стоять на коленях перед зеркалом. Охваченный страхом, что подобное может никогда не повториться, я поднялся на ноги — стало почему-то очень больно, — и, бросив последний удовлетворенный взгляд на зеркало, спотыкаясь, бросился к дверям, наружу, к зелени. И дальше — по дорожке, к садовой калитке, а руки мои были так богато окрашены красным, которое прелестно смотрелось на фоне зеленого., тогда как сердце переполнялось воспоминаниями о моем чудесном красном горле. Все это принадлежало мне, и едва ли --">