Энн Райс - Волки на переломе зимы

и без малейшего усилия.

Прочие – Хедди, горничная-англичанка и Жан-Пьер, камердинер Маргона, – судя по всему, ожидали ее появления и явно считались с нею; они часто вполголоса совещались между собой по поводу своей работы, и эти переговоры обычно для пущей секретности велись на немецком языке.

Лиза ежедневно включала «трехчасовое освещение» (ее собственное название), объясняя, что такова была воля герра Феликса, о которой ни в коем случае нельзя забывать, поэтому, когда вокруг смыкался зимний мрак, в ярко освещенных главных комнатах всегда было светло и весело. Она же следила за каминами, которые стали для Ройбена незаменимой опорой душевного равновесия.

Там, в доме на Русском холме в Сан-Франциско, маленькие газовые каминчики тоже доставляли Ройбену удовольствие, но были, бесспорно, роскошью, без которой легко можно было обойтись. Но здесь огромные зевы, в которых пылал огонь, являлись неотъемлемой частью жизни, и Ройбен зависел от них, от их тепла, от их аромата, от их жутковатого мерцающего сияния, как будто находился вовсе не в доме под названием Нидек-Пойнт, а в глубине бескрайнего леса, который и являлся миром с постоянно накапливавшейся там темнотой.

После появления Лизы Жан-Пьер и Хедди стали гораздо увереннее предлагать Ройбену и Стюарту всевозможные удобства, по собственной инициативе подавали им чай и кофе и проскальзывали в спальни, чтобы застелить постели, едва только заспанные обитатели успевали их покинуть.

Дом с его тайнами и тайнами его обитателей постепенно становился Ройбену родным.

И Ройбену совершенно не хотелось отвечать на частые звонки и сообщения из Сан-Франциско от матери, отца и бывшей подружки Селесты, которая последние несколько дней то и дело названивала ему.

Сам звук ее голоса, ее привычка называть его «солнечным мальчиком» выводили Ройбена из себя. Мать иногда называла его малышом или деточкой. С этим он мог мириться. Но Селеста теперь использовала выдуманное для него ласкательное прозвище в каждом разговоре и не по одному разу. Каждое текстовое обращение адресовалось солнечному мальчику, а произносить эти слова она умудрялась так, что он явственно слышал в них сарказм или презрение.

Во время последнего разговора лицом к лицу, сразу после Дня благодарения^[2], она, как обычно, обвинила его в том, что он отказался от прежней жизни и сбежал в захолустье на побережье Мендосино, где у него, несомненно, будут все возможности, чтобы «беспрепятственно бездельничать», «быть ничем» и жить по своему разумению среди «этих льстецов и подхалимов, твоих новых дружков».

«Я вовсе не бездельничаю», – мягко возразил он, на что она ответила: «Даже солнечные мальчики должны что-то представлять собой».

Конечно, он ни за что и ни при каких обстоятельствах не мог сказать Селесте, что на самом деле случилось с его миром, и хотя он и уговаривал себя, что за ее бесконечной брюзгливой заботой кроются самые лучшие намерения, все же он порой задумывался о том, как такое вообще могло случиться. Как он мог любить Селесту или думать, что она любила его? И, что, пожалуй, было важнее, почему она могла полюбить его? Ему трудно было верить в то, что у них был роман, тянувшийся целый год до того, как его жизнь неожиданно круто переменилась, и сейчас он желал только, чтобы она наконец отвязалась от него, позабыла о нем, радовалась новому роману с его лучшим другом Мортом и сделала беднягу Морта новым объектом для своих амбиций и энергии. Морт любил Селесту, и Селеста, похоже, отвечала ему взаимностью. Так почему она продолжала домогаться еще и его, Ройбена?

А вот Лауры ему ужасно не хватало, Лауры, которая делила с ним все перипетии последнего времени и от которой не было ни слуху ни духу, с тех пор как она покинула Нидек-Пойнт, чтобы решить, как же ей быть.

Подчинившись порыву, он отправился на юг, туда, где на окраине Мьюрского леса стоял ее дом.

Всю дорогу он медитировал на все, что его окружало. Ему хотелось слушать музыку, грезить наяву, наслаждаться поездкой, дождь там или не дождь, однако он никак не мог отвлечься от обстоятельств, пусть даже они и не были безрадостными.

Давно уже перевалило за полдень, над головой висело свинцовое, то и дело вспыхивавшее небо, и дождь никак не желал прекращаться. Впрочем, он уже привык к такой погоде и теперь рассматривал ее как часть того очарования, которое зима обрела в его новом состоянии.

Утро он провел в городке Нидек вместе с Феликсом, который --">