Фриц Ройтер Лейбер - Р-румп-титти-титти-тум-та-ти

вырисовывались неясные очертания Саймона на самом верху лесов и пяти других интеллектуалов, прижавшихся к стене и усердно пыхтевших самокрутками. В их головах, полностью очищенных марихуаной от мыслей, все еще звучали последние, прочитанные сочным басом Лестера Флегиуса слова из принесенного Гори листка.

Феба Сальтонстолл отказалась от самокрутки, заметив просто: «Нет, спасибо, у меня всегда с собой свой пейотль^[5]». Закрыв глаза, одетая в белую, как саван, со складками в греческом стиле мантию, она возлежала на трех маленьких диванных подушечках у противоположной стены.

Комнату по периметру на уровне середины стены опоясывала слабо светящаяся линия, образуя по ходу шесть тупых углов, не считая собственных четырех углов мастерской. Как сказал Норман, это было точным топологическим подобием магической пентальфы, или пентаграммы. Едва различались прибитые к каждой двери пучки чеснока и разбросанные перед ними крошечные серебристые кружочки.

Норман щелкнул зажигалкой, и к шести красным точкам самокруток добавился маленький язычок голубого пламени.

— Время приближается! — надтреснутым голосом прокричал Норман и неуклюжей походкой торопливо обошел, зажигая, двенадцать железнодорожных факелов, вбитых в пол прямо сквозь большой холст картины.

В этом красном адском огне они увидели друг друга. Бесы. Феба застонала и беспокойно заметалась у стены. Кашлянул Саймон — густые облака дыма достигли потолка, окутав леса.

Раздался крик Нормана Сэйлора:

— Вот оно!

Феба слабо взвизгнула и изогнулась, будто через нее пропустили разряд тока.

На лице Талиаферро Букера Вашингтона появилось выражение мучительной боли, смешанное с удивлением, как если бы его ткнули сзади булавкой или горячей кочергой. Он властно поднял руки и отбарабанил на своей серой африканской колоде короткую фразу.

Где-то наверху, в облаках адского дыма, мелькнула рука с двадцатисантиметровой кистью, ниспослав вниз большой, распадающийся в воздухе, сгусток. Он шлепнулся на холст точным отображением короткой фразы, пробарабаненной Тэлли.

Тотчас же мастерская превратилась в улей, где все действия подчинены определенной цели. Руки в толстых перчатках выдернули железнодорожные факелы и затушили их, погрузив в расставленные в конкретных местах ведра с водой. Были сорваны драпировки и распахнуты окна, включены два электровентилятора. Поскользнувшегося на последних ступеньках приставной лестницы Саймона в полуобморочном состоянии быстро оттащили к окну — так, чтобы его голова оказалась снаружи. Он жадно ловил воздух. У другого окна осторожно положили Фебу Сальтонстолл. Гори проверил ее пульс и успокаивающе кивнул.

После этого пять интеллектуалов собрались вокруг большого холста и стали удивленно его рассматривать. Чуть позже к ним присоединился и Саймон.

Новый ряд ярко-красных, коммунистического цвета пятен-брызг решительно отличался от множества других располагавшихся под ним пятен и представлял собой абсолютную копию-близнеца новой барабанной фразы.

Спустя некоторое время шестеро интеллектуалов принялись его фотографировать. Их действия были точно выверены, однако они испытывали полное безразличие к тому, что делали. Со стороны казалось, будто они и не видят, что изображено на холсте. И даже засовывая в карманы уже готовые фото (отретушированные таким образом, что на пустом белом фоне оставался лишь последний ряд брызг), они не удосужились хотя бы мельком взглянуть на изображение.

Вдруг от одного из открытых окон донесся шорох драпировок. Феба Сальтонстолл, о которой совсем забыли, пришла в себя и пыталась сесть, с видимым отвращением оглядывая все вокруг.

— Отвези меня домой, Лестер, — слабо, но настойчиво попросила она.

Тэлли, который был уже на полпути к двери, остановился.

— А знаете, — произнес он недоумевающим тоном, — я все еще не могу поверить, что интересы общества вынудили моего старого прапрапрапрапрадеда сделать то, что он, собственно, сделал. Мне интересно, если только ей удалось узнать это, что именно заставило его…

Норман взял его за руку и приложил палец к губам. Они вышли вместе из мастерской, за ними — Лафкадио, Гориус, Лестер и Феба. Как и Саймон, все пятеро мужчин выглядели пьяницами, перенесшими приступ белой горячки и находящимися в состоянии депрессионного ступора, да вдобавок, возможно, наглотавшимися паральдегида.

Когда новый --">