Саша Скиф , Чеслав Мюнцер - Приёмыши революции

только краткий взгляд из окна. Всё годится: обсудить одежду, или походку, строить предположения — что за человек, какого возраста и достатка, и куда он направляется; и какова его семья и повседневные думы… Нет в этом смысла ни малейшего, глупое баловство, на которое сейчас Татьяна, впрочем, хоть и сердилась, но больше про себя, одёргивала себя, чтоб не разворчаться вслух — такие уж вещи делает с человеком длительное затворничество, отсутствие ярких, живых впечатлений, тут и узор на стенах начнёшь с серьёзным видом обсуждать, и макароны, съеденные на ужин… Вот и этот Никольский. Новое здесь лицо, впервые заметили его в среду утром — Мария заметила, следуя до ватерклозета, он стоял как раз в коридоре и о чём-то вполголоса разговаривал с комендантом, кажется, не на русском языке. Если уж Мария говорит, что прежде его здесь не было, то так оно и есть — Мария, как и отец с матерью, здесь с самого начала. Ну и конечно, как не стать новой темой новому-то лицу, да ещё такому заметному. Хотя правду сказать, хватает здесь колоритных типов. Но отец с матерью — другое дело. Они не праздно судачат, как глупые сестрички. Мать боится. А если мать боится, это не может быть пустячным.

— Не знаю. Мне он не понравился. Хотя откровенно сказать, кто же из них всех может нравиться? Правда, что есть в нём что-то зловещее… Может быть, вернее всего, он кем-то прислан как наблюдатель, надёжно ли нас охраняют.

— Охраны что-то… побольше, чем нас…

— Бог мой, Аликс, не находишь ли ты, что это естественно? — добродушно усмехнулся Николай, и несколько стушевался под красноречивыми взглядами жены и дочери, — ну, сколько хочешь можешь говорить, что мы не преступники, мне-то зачем говоришь? Для нас да, а для них так, видать, преступники…

Татьяна была, пожалуй, согласна с матерью, раздражавшейся на эту, с её точки зрения, легкомысленность, с которой отец забавлялся этой мыслью. Впрочем, и отца можно понять — хоть странное их и абсурдное, в общем-то, существование длилось уже больше года, можно ли к нему привыкнуть? Ну, привыкнуть — положим, ко многому человек привыкает… Но понять, найти обоснованным? Нет.

— Мне кажется, человек он умный и опасный. Из тех, что знают больше, чем говорят, чем говорят даже своим соратникам…

То же 12 июля, утро

— А о Никольском ты что скажешь?

— О каком таком Никольском?

— Ну этот… Заместитель он нашего коменданта или личный оруженосец, уж не знаю, — хихикнула Мария.

— А, жердь в шинели?

Про жердь в шинели — это было, положим, неправда, потому что никогда в шинели Никольский перед ними не появлялся, жарко для шинели в середине-то лета. Впрочем, наверное, и в этом тёмном плаще не слишком-то прохладно, однако, никто, кажется, никогда не видел его без этого плаща, словно рос он прямо из его худых плеч и являлся таким же продолжением его тела, как каштановые, тронутые сединой волосы и жидковатая бородка клинышком. Впрочем, может быть, ещё увидят — он здесь всего-то, получается, три дня, но Мария вот почему-то уверена — надолго.

Девушки сидели на кровати Ольги, придвинутой к окну — Ольга всё жаловалась на нехватку воздуха, вот и подвинули кровать сюда, ровно хотя бы до того времени, как Ольга начнёт жаловаться на сквозняк — и судачили. Татьяна, сидевшая отдельно, порой бросала на них взгляды, полные неудовольствия — шитьём сейчас занималась, по-честному, одна она, у остальных же их работы праздно лежали на коленях, лишь время от времени они лениво, для галочки, делали в них пару стежков. Впрочем, Татьяна и сама не могла не сознаться, что беседа увлекает её. Мало хорошего в праздных пересудах, но к жизни они ближе, чем мёртвая материя, даже пусть и добротной ивановской мануфактуры.

— Страшилище, — фыркнула Ольга, — костлявый, страшный. И взгляд у него нехороший. Злодейский. В нём всё злодейское! Борода эта…

— Борода — у митрополита, — наставительно сказала Мария, — а у него так, бородёнка.

— Я о том и говорю. Козлячья…

— Он тебе что, что-то резкое сказал? — подала голос проницательная Анастасия.

Ольга раздражённо дёрнула плечами, ясно давая понять, что, если и сказал — пересказывать здесь это она не намерена.

— Ну уж да, он язвительный, — согласилась с каким-то даже удовольствием в голосе Анастасия, — и не пустобрёх, редко от него что услышишь.

— Зато как услышишь… — закатила глаза Мария, — этот акцент невозможный… Тебе хорошо, Ольга, твоё имя и не исказишь --">