Евгений Юрьевич Лукин - Разбойничья злая луна

Евгений Лукин Разбойничья злая луна

Глава 1 Миражи над красной пустыней

Неисправим человек: раздет, избит, обобран — а всё ещё требует какой‑то справедливости! Ну сорвут с лица повязку, выведут в пустыню, отпустят шагов на двадцать — и, приказав обернуться, шевельнут по команде чуть вогнутыми зеркальными щитами. И вспыхнет, ослепит, полоснёт нестерпимо белое колючее пламя — собственно, последнее, что ты запомнишь, не считая, конечно, боли. Рассказывай потом матери-верблюдице, как справедливо поступили с тобой на земле…

А ведь самое забавное, что и впрямь справедливо… Вспомни: когда этот ублюдок Орейя Четвёртый отрёкся — разве не ликовал ты вместе со всеми? Ах да, конечно… Ликовал, но по другому поводу. По поводу грядущей свободы Пальмовой Дороги. Я даже не спрашиваю, зачем она была тебе нужна, эта свобода… Родина? Да знаешь ли ты вообще, что это такое? Это то, что выведет тебя в пустыню и, отпустив на двадцать шагов, прикажет обернуться.

Такие вот изысканно-крамольные мысли складывались под белой головной накидкой, прихваченной потёртым кожаным обручем. Владелец и накидки, и мыслей, рослый молодой человек в просторном выжженном солнцем балахоне… Да полно, молодой ли? Лицо человека скрывала повязка, смуглый лоб был собран в морщины, и поди пойми — на несколько мгновений собран или уже навсегда… Глаза — безнадёжно усталые, с затаённой горькой усмешкой. Вообще с возрастом в пустыне сложно. Думаешь — старик, а ему чуть больше двадцати. Хотя тут за одно утро постареешь, если вот так, упираясь, налегать из последних сил на отполированный ладонями пятый брус правого борта!

Торговая каторга — скрипучий деревянный корпус на четырёх бочонкообразных колёсах, снабжённый коротенькой мачтой, — ползла по краю щебнистой пустыни Папалан. Кончик длинного вымпела, именуемого хвостом, уныло волочился по камням. Нос каторги был нелепо стёсан. Раньше там красовалась резная верблюжья голова с толстым рогом во лбу, но после памятного указа пришлось её срубить…

В путь двинулись, едва рассвело. На ночной переход хозяин не отважился: места самые разбойничьи, да и луна вот‑вот станет полной…

Под широкими ободами скрипел и потрескивал красноватый, быстро накаляющийся щебень. Мерно ступали ноги в широких плоских башмаках-пескоступах. Каторжанин загадочных лет, идущий за пятым брусом, помалкивал. Зато напарник его, чей преклонный возраст скрыть было уже невозможно, начал ворчать ещё до рассвета.

— Не тому поддались… не тому… — озабоченно шамкал он, и каторжанину помоложе невольно пришло в голову, что его мысли каким‑то образом передались старику. Хотя, кто знает, может быть, сейчас и на правом борту, и на левом все думали об одном и том же…

Вообще примечательный старикан. Повязка, прикрывающая серое, растрескавшееся, как такыр, лицо, приспущена чуть ниже переносицы, на месте впалого рта — влажное пятно. Брови — дыбом, выпученные бессмысленные глаза. И всё время бормочет, бормочет…

— Раньше — да… Раньше — жили… А чего не жить?.. Катят каторгу голорылые, а мы им: «Куда?..» Они: «Да в Ап‑Нау…» «А ну по денежке с бруса — и кати дальше…» А теперь вот сами брус толкаем… Срамота…

Колыхались прозрачные полотнища зноя, изгибая волной красноватую, плоскую, как церемониальный щит, равнину. Трепетала над бортом матерчатая, пока ещё бесполезная покрышка. В полдень от неё какая-никакая, а тень, но утром солнце жалит сбоку, и укрыться от него невозможно. Разве что повезёт и твой борт окажется теневым. Сегодня вот не повезло… Плохо смазанная задняя ось жалобно скулила по‑собачьи. А старик всё бубнил:

— Орейя им, видишь, не угодил… Свободы захотелось… У, вар‑раны…

Его молчаливый сосед ткнулся залитой потом бровью в тройную, схваченную нитью складку на правом плече. Шамканье старика уже начинало надоедать.

— Вот выйдет указ — и всё… Будем тоже тогда ходить голорылые…

— Ох, доболтаешься, дед! — не выдержав, сказал молчаливый. — За голорылых сейчас к брусу на год приковывают. А за Орейю и вовсе…

Старик вздрогнул и выкатил на соседа глаза. Надо полагать, он и не подозревал, что мыслит вслух.

— Ты… это… — молвил он наконец, проморгавшись. — Сам‑то… Молодой ещё… Вон три складки на плече сделал… А за это тоже знаешь что бывает?..

Тот не ответил и покрепче налёг на отполированное ладонями дерево. «Добраться бы до тени, — тоскливо --">