Михаил Александрович Королюк - Квинт Лициний 3

Oxygen
Квинт Лициний 3

Пролог

Вторник 28 февраля 1978, день

Ленинград, Измайловский пр., исполком Ленинского района.

- Во мне горит двадцатый век!

И бьет набатом память павших,

Нас защищая - пеплом ставших...

Чистый девичий голос звенел, наполняя зал. Взлетела вверх рука, распахнулась над головой ладошкой, и тонкие подрагивающие пальцы собрали взгляды зала. Сквозь щелку кулисы мне был виден Женькин профиль с пятном горящего на скуле румянца. Одинокая хрупкая фигурка в черно-белой школьной форме, каплей алой крови на груди - значок, и жесткий свет в лицо...

Все верно, так и задумывалось: никаких полутонов - победа или смерть.

Женя шла сразу за моим вступлением, задавая общий тон нашей программы. С трудом, не сразу, но мне удалось научить девушку входить в состояние контролируемой ярости - помогли старые фотографии из ее семейного альбома, да глуховатый рассказ седой как лунь прабабки о шевелящейся над расстрельным рвом земле. На репетициях, перед выходом, взгляд девушки теперь проваливался на глубину, ранее ей недоступную, и что-то она там видела такое, отчего на сцену ступала уже незнакомкой. Жар, что стеной вставал в ней в такие моменты, мог обескуражить невольного наблюдателя.

Первый ряд в полутемном зале занимало жюри - представители райкома и районо. За ними - уже выступившие агитбригады других школ, родители, педагоги. Рядком наши: подавшийся вперед военрук, застывшая лицом Тыблоко, брюнетка-"завуч" и Мэри с по-детски приоткрытым ртом. Где-то, не вижу где, Томина мама, отпросившаяся по такому случаю с работы и, сюрпризом при ней - Варька з Шепетовки.

Все слушают и, кажется, слышат.

"Это хорошо", - я перевел дух и провел увлажнившимися ладонями по штанинам, - "это обнадеживает".

Мы шли последними. Я счел это хорошим знаком: когда жюри будет принимать решение, разбуженные эмоции будут еще свежи.

Было ли это подыгрышем?

А несущественно. Все равно наша программа настолько резко выламывалась из бравурного ряда ей предшествующих, что очередность выступления была уже неважна.

"Или пан, или пропал", - беззвучно прошептал я и повернулся к Паштету.

- Готов?

Тот облизнул побелевшие губы и решительно кивнул.

- Пошел, - я слегка подтолкнул его в спину, выпуская на сцену. Ему навстречу шагнула разгоряченная Женька. Руки у нее тряслись. Ее тут же уволокли вглубь, к столу с водой.

- Поршень прогресса толкают горящие души! Слушай! - уверенно заскандировал Пашка.

Я замер, пробуя на слух.

Нет фальши. Справляется. Молодцы мы - и он, и я.

У кулисы, нервно переминаясь с ноги на ногу, выстроилась следующая тройка - в настоящей полевой форме РККА, арендованной из развалов театрального реквизита. Мосинки, что оттягивали девичьи плечи, привез откуда-то военрук - сразу после того, как побывал на нашей первой большой репетиции.

- Девочки! - я по очереди заглянул в их зрачки. - Вдохнули. Выдохнули. Расслабили горло. Все будет хорошо. Три. Два. Один. Пошли!

- Вставай, страна огромная... - соло Алены, поначалу негромкое, начало свое восхождение в крещендо. Корни моих волос опять пропахало колючей дрожью. Мелкая суета, царившая по эту сторону занавеса, замерла сама собой; молчание зала стало оглушительным.

"Поразительно", - успел удивиться я, - "как много смысловых пластов впрессовано всего лишь в три слова! Слышишь - и тебе на плечи глыбой опускается та война, а ты от этого распрямляешься".

- Пусть ярость благородная... - к голосу солистки, опять ставшим негромким, присоединилось еще два. Да, послабее, зато хором. Вместе.

Я приник к щелке. Моя Томка стояла с ближнего края: плащ-палатка в скатке, пилотка кокетливо набок... Опять! Опять успела тайком от меня ее сдвинуть!

На Томе мои педагогические таланты отчего-то сбоили - она желала выглядеть в военной форме привлекательно, и баста! Все мои пассажи про художественный образ, необходимый в этой сцене, проскальзывали мимо ее прекрасных ушек. В итоге с ней я как режиссер-постановщик оказался наименее убедителен. Зато, словно в порядке компенсации, из Кузи и Мелкой можно было лепить как из пластилина, что душе угодно.

Голоски, правда, у них были хоть и чистые, но слабенькие, поэтому номера пришлось ставить под "фанеру". Вытягивали они на артистизме. У Мелкой в роли вьетконговки сразу, словно тут и был, прорезался необходимый светлый трагизм. А из Кузи вышла совершенно неотразимая кубинская партизанка - в гимнастерке из светло-оливковой ткани (минимум три --">