С собой они взяли пакет нюхательного табака и высыпали его в зал, полагая, что расчихавшиеся педагоги сами прервут роковую встречу.

Именно в тот момент сам директор, толстый низенький Федор Федорович Карабчинский, поднял, скучая, голову и увидел, как порошок тучей опускается вниз. Злоумышленников поймали, а так как Коле Беккеру и без того было достаточно неприятностей, Андрей взял всю вину на себя. Директор отвез его на извозчике домой и, стоя в воротах дома и держа Андрея за руку, кричал выбежавшей тете Мане:

– Больше он в мою гимназию ни ногой!

А отважная тетя отвечала, блестя пенсне:

– Простите, господин Карабчинский. Это не ваша гимназия, а казенная. Я оставляю за собой право обращаться к попечителю.

Андрей вежливо поклонился лукавому императору и сказал:

– Боюсь, что больше нам с вами не встретиться.

Император не ответил. Да и будет ли император отвечать вчерашнему гимназисту?

Андрей прошел в конец коридора и толкнул дверь в библиотеку.

Грудзинский был у себя. Его шаткий стол был придавлен двумя стопками книг, в ущелье между которыми блестела его склоненная лысина. Андрей поздоровался.

– Здравствуйте, Берестов. Я убежден, что ваша тетя заставила вас принести книги. Иначе бы я вас так и не увидел.

Грудзинский поднял голову, отложил школьную ручку и рассмеялся. Кончики длинных усов колыхались от смеха. Грудзинский был из ссыльных поляков, он говорил с мягким польским акцентом и был так стар, что гимназисты верили, будто он стоял когда-то во главе мятежа 1863 года.

Андрей положил книги на стол.

– Вы подали в университет? – спросил Грудзинский.

– В Московский.

– Похвально. На юриспруденцию?

– На исторический.

– Вдвойне похвально. История – мать всех наук, хотя философы рассуждают иначе. Вы будете у Сергея Серафимовича?

– Я сегодня еду в Ялту.

– Тогда не откажите в любезности, передайте ему журналы, которые я обещал, да все нет оказии.

Грудзинский поднялся из-за стола, захромал к полкам, скрылся из глаз, принялся шуршать журналами.

– Я отношусь с почтением к Сергею Серафимовичу, – слышен был голос Грудзинского. – С его умом и образованностью преступление заживо похоронить себя в нашей глуши.

– Вы его давно знаете? – спросил Андрей.

– Мы учились вместе в Гейдельбергском университете. В отдаленные времена.

«Странно, – подумал Андрей, – еще вчера Грудзинский был для меня одним из Взрослых. Отныне мы просто знакомы. Отчим никогда не рассказывал, что учился в Гейдельбергском университете».

Грудзинский вынес стопку журналов. Журналы были на немецком языке. В серых шершавых обложках.

– Я завидую вам, – сказал Грудзинский, – что вы имеете возможность беседовать и пополнять свои знания путем общения с паном Берестовым.

– Я пойду, – сказал Андрей. – Ахмет Керимов отвезет нас в Ялту вместе с Беккером.

– Коля Беккер здесь? Жаль, что он не зашел. Я всегда предсказывал ему большое будущее.

Старик проводил Андрея до дверей, словно принимал его в родовом замке.

– Кланяйтесь отчиму. Нижайший поклон.

* * *

Андрей вернулся домой, взял чемодан, собранный тетей. Тетка перекрестила его, передала письмо для Сергея Серафимовича. И тут как раз вошел Ахмет. Он был одет в костюм шофера, вернее, костюм, который должен носить шофер в понимании Ахмета: кожаная черная куртка, фуражка с очками, прикрепленными к тулье. Но брюки у него были, как у Андрея, – гимназические, правда, заправленные в сапоги.

– Господа, – заявил он с порога, – мотор подан!

– Ахмет, – сказала тетя, – в этой компании я доверяю только вам. Держите корзину. В ней продукты на дорогу. Андрей обязательно что-нибудь разобьет.

– Я в этом уверен, Мария Павловна, – сказал Ахмет, показывая очень белые зубы. Ахмет всегда кого-то играл. – Твоя моя мало-мало пожевать давай, барыня! – Сегодня он был татарским извозчиком.

– Поезжайте с Богом, – сказала тетя. – А то на перевале ночевать придется.

Пролетка стояла у ворот. Андрей дал Тигру кусочек сахара.

– Вы его балуете, милорд, – сказал Ахмет. Он забрался на облучок и передал Андрею корзину. – Беречь пуще ока. Особое задание ея императорского величества. Надеюсь, там нет свинины, которую не переносит моя исламская честь?

– Трогай, – сказал Андрей. – Только не тряси. А то молоко свернется.

Сиденье было раскаленным. Ахмет забыл поднять верх. Андрей поднял верх и стал укреплять его. Ахмет увидел, что он привстал, и стегнул --">