Василий Дмитриевич Звягинцев - Билет на ладью Харона

что избавился от одной проблемы, и затеваться с новой, пусть и несравненно меньшего масштаба, не было ни малейшего желания.

Уж больно хорошо сиделось — на обочине абсолютно пустой дороги, где, сколько хватает взгляда, ни одной машины, ни попутной, ни встречной. Оно и понятно, слишком еще раннее утро. Зачем и куда в этот час ехать жителям Благодарного и Воронцово-Александровки, между каковыми селами он в данный момент находился? Вот начнется уборка урожая, тогда и ночью будут мотаться груженные зерном машины между полями, токами, железнодорожными станциями, а пока — тишина и сонный покой.

Как ни растягивал Сергей удовольствие, бутылка пива все же закончилась. Отставив ее в сторону — вдруг кому-то и пригодится, — Тарханов с сожалением посмотрел на догоревшую до мундштука папиросу, вдавил окурок в щебень на обочине. Что ни говори, еще один мелкий, но приятный эпизод в жизни закончился.

Отряхнул сзади брюки и снова сел за руль.

Пятигорская станция по-прежнему молчала, и он перенастроился на Ставрополь. Вот же черт, как специально, тамошние ребята поставили старую-престарую пластинку:

Скоро осень, за окнами август,

За окном пожелтели листы,

И я знаю, что я тебе нравлюсь,

Как когда-то мне нравился ты…

Садизм какой-то. Именно эту вещь исполнял маленький оркестрик в кафе «Кругозор» в тот вечер, когда Тарханов навсегда, как ему представлялось, прощался с Татьяной.

Горечь ситуации несколько смягчалась только тем, что их за столиком было аж три пары, поэтому до душещипательных и совершенно тупиковых тем разговоры не доходили. Все присутствующие бодрились и веселились почти естественно.

А если бы он вдруг сказал тогда Татьяне: «Плюнь на все, выходи за меня замуж, и поедем вместе на Сахалин», — что бы из всего этого вышло?

Попал бы тогда неизвестно какому времени принадлежащий капитан Тарханов на горный перевал вместе с отчаянным доктором или мирно служил бы сейчас в очередном далеком гарнизоне, окруженный на досуге любящими женой и детьми, отнюдь не забивая себе голову всяческими глупостями из разряда ненаучной фантастики?

Сергей, на секунду бросив руль («Мерседес» отлично держал дорогу), сунул в рот очередную папиросу.

Кто бы мог подумать, что на мрачного внешне и резкого в поступках полковника могут так действовать вполне рядовые по художественным достоинствам песенки?

А вот действуют же, и настолько, что чуть сентиментальную слезу не вышибают.

Далеко впереди на дороге вдруг сверкнул яркий солнечный блик. Прямо в глаза.

Тарханов прищурился.

Встречная машина. Впервые за полчаса. Движется навстречу очень медленно. Или вообще стоит. Инстинктивно он тоже сбросил скорость, пошел накатом. Вдруг помощь потребуется или еще что…

Еще полминуты, и стало видно, что это — очень старая «Волга», двадцатилетней, не меньше, давности. Буроватого какого-то цвета. От времени выцвела из кофейного или, наоборот, потемнел от ржавчины исходный бежевый?

Тянется еле-еле, километров пятнадцать в час, не больше. И сильно дымит. Кто за рулем, пока не разобрать. Но водитель еще тот, очевидно.

За сотню метров «Волга» замигала фарами и остановилась совсем.

Пока Тарханов тормозил, дверца встречной машины распахнулась, и на дорогу, несколько слишком резко, выпрыгнула девушка. Сергей даже присвистнул. Воистину, чудное видение, незнамо каким образом явившееся на глухой степной дороге.

Лет двадцати на вид, высокая, тоненькая, с коротко подстриженными светлыми волосами, одетая в узкий светло-синий костюмчик полувоенного покроя, только погон и петлиц не хватает. Юбка такая короткая, что открывает колени. Для здешних консервативных краев достаточно смело. Если даже и в крупном уездном центре, вроде Воронцовки, она в таком виде появится на улицах, вслед ей мужики наверняка будут оборачиваться, а почтенные старушки — отпускать нелестные эпитеты.

Само по себе нескромно так одеваться, а уж с ее вызывающе длинными ножками, обтянутыми алыми чулками, — тем более. Здесь по селам и станицам до сих пор предпочитают видеть своих дочек и внучек одетыми более традиционно.

Приезжая, наверное. Несет веяния передовой столичной моды отсталым аборигенам.

Правая дверца открылась тоже, и появилась вторая девушка, очень похожая на первую, только постарше и одетая в летний сарафан нормальной длины.

И только тут Тарханов сообразил, что не только в --">