Андрей Анатольевич Посняков - Щит на вратах

там, в России, она была учительницей. Оно и видно — старая грымза. Интересный жизненный выкрутас — из учителей в прислуги. Хотя в России учителям очень плохо платят, они там все нищие. Впрочем, черт с ними.

Выйдя из библиотеки, Матиас обогнул стайку играющих в догонялки подростков и, повернув на Юленсгате, остановился, дожидаясь трамвая. Вокруг было тихо, спокойно, почти безлюдно. Жаль, что почти… Матиас воровато оглянулся — ага, вон там, на тротуаре, какая-то парочка, сейчас завернут за угол… завернули. На скамейке в сквере старик в берете читает газету. По сторонам не смотрит. Попробовать, что ли? Ну да, вроде бы никого знакомых нет.

Еще раз оглянувшись, Матиас решительно пересек улицу и, перепрыгнув лужу, подошел, к магазину для взрослых. И тут повезло — никого. Может, потому что рано? Сердце отдавалось в висках молоточками крови. Набрав побольше воздуха, Матиас протянул руку к двери. Вошел… Нет, ему не нужны были пластиковые фаллосы и прочие сексуальные игрушки. Журналы! Хотя бы один. Из тех, что стоят высоко на полках. «Пентхаус» или что покруче. Оглянувшись на продавца, Матиас протянул руку … и тут же отдернул, услышав, как хлопнула дверь.

Вошел тот самый старик, из сквера. Аккуратно свернув газету, нацепил очечки… На Матиаса даже и не взглянул.

— Выбрали, молодой человек?

Это продавец. Полный, круглолицый, с пошлыми узенькими усиками — именно так, по мнению Матиаса, должен был выглядеть сутенер. «Молодой человек». Матиасу такое обращение льстило. Несмотря на свои пятнадцать, выглядел он солидно — высокий, хотя и тощий, лицо такое… вытянутое книзу, невыразительное, по нему никак нельзя сказать, сколько парню лет, может, пятнадцать, а может, и двадцать. Вот и продавец купился.

Холодея от страха, Матиас взял журнал. Заплатил… Выйдя на улицу, вздохнул с облегчением. Прошло! Насвистывая что-то веселое, обернулся… И вздрогнул — прямо на него, переговариваясь, шли по тротуару двое — одноклассник Ханс Йохансен и с ним какой-то незнакомый длинноволосый парень. Выглядели они примерно одинаково — оба в рваных джинсах, майках с жуткими рожами и веерных, обильно украшенных металлическими заклепками куртках. Отвернувшись, Матиас прибавил шагу, прямо как на счастье, звеня, подошел трамвай. Бухнувшись на сиденье, Матиас перевел дух. Но где-то внутри все же ныло — заметили или нет? Не похоже, что заметили, Ханс бы окликнул, обязательно бы окликнул, а так…

Войдя в дом, Матиас холодно кивнул экономке (старой грымзе) и, не снимая куртки, скрылся в своей комнате. Сунул журнал под матрас, переоделся в домашнее и, пригладив ладонью редкие короткие волосы — Матиас всегда коротко стригся, — спустился в гостиную, к ужину. Отчим — сухой, сутулый, в очках, — не отрываясь от газеты буркнул что-то, экономка поставила тарелку с картофелем. Ели молча, такой уж был ритуал, да и никто здесь особо не интересовался друг другом. Мать — стареющую блондинку — давно заботили лишь собственные проблемы — как бы похудеть да как бы сделать подтяжку, про отчима нельзя было сказать и того. Сидел, как снулая рыба. Впрочем, он и всегда был такой, и чего только мать в нем нашла? Наверное, деньги. Да, конечно же, деньги, хотя не так много он и зарабатывал. Но вот хватило нанять прислугу.

Допив кофе, Матиас чинно кивнул и ушел к себе. Знал — беспокоить его не будут. Вытащив из-под матраса журнал, нетерпеливо, зубами, содрал черную пленку, развернул… Красотки были что надо! И эта, блондиночка с огромной грудью, и та, негритянка, и вон та… Ухмыляясь, Матиас достал ножницы. Вытащил из ящика стола школьную фотографию, примерился… Нет. Все же маловаты. Надо будет увеличить лица. Снайди можно будет приклеить к вот этой вот грудастой блондинке, Анне-Лийсу — к брюнеточке в интересной позе, а Лиззи Марз… Лиззи Марз вообще сделать негритянкой! Отличная идея. Интересно только, заметил ли его Ханс? Видел ли, из какого магазина Матиас вышел? Или не заметил… Ладно, завтра узнаем.

— Нет, Нильс, ты не прав! — Ханс Йохансен украдкой поправил светлорусую шевелюру — пусть не такую длинную, как у Нильса, но все-таки. Настоящий рокерский хайр. Ну, почти настоящий. Бабуся Анна-Ханса, оформившая опекунство над Хансом после трагической смерти родителей мальчика, на хайр косилась, но ничего не говорила. Вообще, неплохая оказалась бабка! За музыку не ругала, за поздние возвращения из клуба — тоже. Лишь по поводу учебы недовольно кривилась, зря, мол, не учишься --">