Дмитрий Михайлович Володихин , Наталия Михайловна Мазова - Золотое солнце

миг взгляд мой упал на обнаженное плечо Малабарки — и я не смогла сдержать изумленного возгласа. Посмотрела еще раз — нет, не показалось, все так и есть.

— Что такое? — Малабарка проследил направление моего взгляда. — Что ты там увидела?

— Имланское клеймо, — сказала я со спокойствием, удивившим меня самое. — Еще когда ты снимал рубашку, оно было — а сейчас исчезло.

Он, приподнявшись на локте, повернул голову вправо, выдав изумление лишь задержавшимся дыханием:

— И вправду нет... Заметил, когда ты ласкала меня, что твоя рука все возвращается и возвращается к этому месту. Словно старую боль стереть хочет. Заметил и тут же выбросил из головы.

— А я этого и вообще не помню... — проговорила я растерянно. — Я всегда сразу же забываю подробности, помню только, что сгорала от наслаждения. Ты хочешь сказать, что это Единый стер твое клеймо моей рукой?

— Не знаю. Не стал бы я говорить об этом, как о простом деле... Что бы там ни было, это добрый знак. — Он придвинулся ко мне поближе, чуть приобнял и сразу же отдернул руку: — Эй, да твое пламя горит так, словно между нами ничего не было! Неужели ты все еще хочешь меня?

Я опустила ресницы.

— Если совсем честно — да... Знаешь, это как печь для хлебов: если уж растопил, то дальше все поддерживается само собой, успевай только топливо кидать. Сколько ни бросишь — все сгорит.

— Я теперь до завтра ничего не смогу. Ты меня выпила досуха. — С этими словами он осторожно накрыл ладонью мое лоно. — Но если хочешь, возьми это еще раз просто от моих рук...

Отвечать я не стала, но ответа и не требовалось: горячая волна вновь захлестнула меня с головой, и Малабарка безошибочно угадал ее по трепету моего тела...

Лампа догорела, и бледный свет утра понемногу вползал через окно вместе с холодком. Я, завернувшись в покрывало, жевала один из трех персиков, остававшихся на подносе.

— Через полстражи мне уходить. — Сам того не желая, Малабарка повторил слова, которые я уже слышала этой ночью от другого. — В Регуле Каструме моя стая, и война не окончена.

— Эарлин зайдет за тобой?

— Нет, мы встречаемся на выезде из города. — Повернувшись ко мне, Малабарка положил руку на мое плечо и пристально заглянул в глаза: — Я уже говорил, что вернусь к тебе целым и невредимым, и у нас будет все — и вот оно. Сейчас я говорю то же самое: я вернусь, и на мне не будет ни единой царапины.

— Я знаю, — просто ответила я. Мне показалось, что такой ответ понравится Малабарке больше, чем «Я верю».

Усталость бессонной ночи понемногу брала свое — мысли мои начинали путаться, а глаза — слипаться. Персиковая косточка выпала из моих испачканных соком пальцев куда-то в шелка, а я не имела сил даже поднять ее...

— Не помнишь, кто из нас тогда, в гроте, говорил про две части одной головоломки? И я не помню... Так вот, тогда мы действительно были две части, а после этого обряда стали просто — одно. То, что было с нами вот здесь, на этих покрывалах, — продолжение обряда... или закрепление, не знаю, как сказать, но, наверное, ты меня понимаешь.

— Да, — коротко кивнул Малабарка. — Раньше мы вместе творили любовь, а теперь можем... — он замялся, пытаясь подобрать слово, — нечто великое...

— Все, что угодно, — пришла я ему на помощь. — Целый новый мир.

Он усмехнулся.

— Да, новый мир — это как раз тот дом, который сможет вместить нас двоих. Люблю тебя, моя Лоза.

— И я тебя. — Я потерлась лицом о его запястье. — Очень-очень-очень люблю.

Малабарка отыскал мои губы своими, но не стал целовать по-настоящему, лишь тронул слегка — и нехотя стал нашаривать среди разбросанных тканей свою одежду. Я следила за ним, как сквозь туман, и во мне не было ни страха, ни тревоги — только усталость и спокойствие. Я действительно ни на миг не сомневалась, что война не посмеет тронуть того, кто отныне и навеки — моя жизнь.

— Приподнимись, я заберу плащ.

— Он не подо мной — вот, держи. Ох и измяли мы его в эту ночь...

— Он и был мятый. — Застегнув пряжку на груди, Малабарка сделал несколько шагов к двери и снова обернулся ко мне: — Жди меня, жена моя. Я вернусь, и мы сотворим наш мир вдвоем.

— Я дождусь тебя, муж мой, — ответила я ему в тон, все так же распростертая на ложе нашей любви.

Когда он ушел, я отбросила покрывало, обнаженная подошла к окну и, зачем-то доедая персики, стала смотреть, как над уходящими в гору домами разгорается восход. Дождалась, пока алый краешек солнца, одновременно холодноватый --">