Михаил Андреевич Осоргин - Сказки и несказки

рисовать — не выйдет.

Да, так я о чем говорила. Да, так вот я не знаю, куда орехи деть, а в это время Турочка рядом в комнате залаяла, я и проснулась.

Так жалко было! Все-таки я пошла посмотреть, нет ли в пароходике орехов. Поставила к шкапу стул, посмотрела: только руль лежит, руль у него отломан, Володя сам отломал, когда пароход чинил. Он, Володя, все игрушки сам чинил, даже новые, и всегда обязательно что-нибудь отломает.

Пришла мама, я ей и говорю:

— Мама, ты мне сделай рубашечку с карманчиком, ночную рубашечку, в которой спят, и непременно, непременно с карманчиком.

Мама говорит:

— А тебе зачем карманчик ночью, Катюк?

А я говорю:

— А если я что-нибудь увижу ночью, я положу в карманчик; может быть, тогда останется у меня.

Мама хоть и сказала, что это — глупости, а все-таки обещала, — я ее ужасно как просила и целовала. Потом Соня мне шила, а я смотрела. И непременно в ту же ночь хотела спать в ней, а нельзя — нужно сначала всегда вымыть и выгладить, а потом надевать. На другой день выгладили, и я легла в ней спать. Ах, как было интересно спать! Я скорей легла, глаза сжала, чтобы скорей уснуть, все боялась, что не усну. Уснула все-таки.

Ах, как интересно было! Опять во сне увидала, только уж не орехи, а фартуки с кармашками. И будто в каждом кармашке по маленькому щенку, такие малюсенькие, что едва видно. Фартук большущий, внизу я щенков накормила, а вверху пищат, а я не могу достать до них. Пришел высокий господин, поставил лестницу, достал верхнего щенка, а это не щенок, а большой мячик. Я стала играть в мячик, и вдруг слышу — мама меня будит. Я скорее мячик в кармашек засунула и проснулась.

Сначала-то я забыла про это, когда только что проснулась. А потом, как вставать стала — вспомнила. Скорей в кармашек полезла, — а там что-то лежит. Я даже испугалась, потому что не очень верила, что можно во сне что-нибудь взять, да и спрятать. Хотела закричать, а потом стало очень интересно. Я потихоньку вытащила из кармашка. В бумагу завернуто и ленточкой перевязано. В бумаге маленькая коробочка с картинкой, а в коробке знаете что? Пять засахаренных орешков!

Я сейчас стала прыгать, а один стала есть — вкусный! Соня пришла и у меня отнимает, говорит — нельзя, до молока. А я говорю — можно, потому что это не настоящие орешки, а во сне. А Соня спрашивает:

— А разве ты опять орехи во сне видела?

Тут-то я и вспомнила, что не видала орехов, а видела щенков; да мячик, и в карман будто бы мячик спрятала, — а вышли орешки, да еще засахаренные.

Соня давай меня дразнить! Она меня часто дразнила. Только я очень была рада и орешкам, а потом я догадалась, что это она же мне сама орешки в кармашек положила, когда я спала.

Вот я сколько раз с тех пор ела орехи в сахаре, может, тысячу раз, а таких вкусных больше не было! Коробочка у меня сейчас еще есть. Не знаю, откуда Соня такую хорошенькую достала, должно быть, где-нибудь купила. Теперь у меня в этой коробочке лежат перья и турецкая почтовая марка, с письма. Не помню сейчас, кто это письмо прислал к нам турецкое. Какой-то знакомый. Я тогда просила, чтобы он еще какое-нибудь другое прислал, лучше всего китайское, да он не прислал. Соня говорила, что будто написала ему, да он почему то не послал. Может быть, у него не было!

Ах да! Вспомнила, кто письмо турецкое прислал! Это как раз тот и прислал, на котором потом Соня женилась, то-есть не женилась, а замужем вышла. Я и про это тоже хотела рассказать, да только сейчас не могу, некогда. Очень много уроков надо учить, я ведь скоро в гимназию поступлю, и буду гимназисткой, и буду гимназистское платье носить, коричневое с черным фартуком, а по праздникам с белым. Почти как взрослая буду! Из арифметики задано, что один крестьянин привез на базар четыреста гусей и сколько-то продал, я сейчас забыла. Ну, ничего, еще успею! Пойду лучше посмотрю, как мама варенье варит из черной смородины.

Потом как-нибудь еще расскажу. Я ведь многое из молодости помню!

--">