Тарас Витальевич Витковский - Самозванец. Повести и рассказы

прогуливался по листам школьных тетрадок, проступил на майке Габы, в которой тот играл в баскетбол. Потом Габа уехал учиться в Москву. Потолок его комнаты весь покрылся носорогами. Огромный раскрашенный мелками носорог сам собою нарисовался на плитах Красной площади. Тысячи носорогов помельче танцевали на стенах вагонов метро.

Глядя на местных девушек, Габа испытывал озноб, ему было неуютно. Но скоро забавные стилизованные носороги стали попадаться ему и на белой женской коже, в виде ненастоящих татуировок. Габа попривык к белым девушкам. Что однажды едва не привело самого Габу к гибели.

Провожая домой однокурсницу, Габа оказался заперт в мрачном четырехугольном дворе на краю Бутова. Серые страшные дома нависали над Габой, и пятеро очень коротко стриженых ребят, посмеиваясь, приближались. Габе стало неприятно, и он побежал. Он быстро бегал, но скоро стало ясно — убежать нельзя. Куда бы Габа ни свернул, перед ним оказывался дом. Габа рвал на себя подъездные двери, шарил толстыми пальцами по кнопкам домофонов, но дом не пускал его в себя. А преследователи, забавляясь, отрезали Габу от спасительных подворотен. При этом они молчали и усмехались как гиены, что особенно было ужасно. Габа смирился. Он перестал убегать, но люди-гиены еще сильнее разозлились на это. И Габа получил по лицу сначала тупоносым башмаком, потом — армейским ботинком на шнуровке, а потом — вонючим кроссовком. Катался Габа по земле, от песочницы к качелям и обратно, и продолжалось это довольно долго, потому что люди-гиены устали и дышали тяжело, высунув языки. Да и пахло от них, как от гиен, — потом и едкой мочой.

Наигравшись, они покончили бы с Габой, и Габа к этому был готов. Но они вдруг вскричали удивленно и испуганно и побежали куда-то, топоча и продолжая кричать. Габа сел, разлепил пальцами глаза и увидел в желтом фонарном свете, как несутся они и исчезают в черноте подворотни, а за ними, переваливаясь, гонится носорог, и фыркает, и мотает головой. Крики отчаянные и мучительно-громкие, вдруг пресеклись, зато, задетая носорогом, заверещала легковушка. Он поднялся, отряхнулся и пошел к себе в общежитие, напевая на ходу и прихлопывая в ладоши.

Аида рассказала мне это, а тут как раз Габа вернулся.

— Все, посцал! — объявил он, улыбаясь. Аида смотрела на него нежно.

Мы посидели еще, чуть-чуть выпили. Но гроза завершила свой полет над Останкиным и, как разбитая армия, рассредоточилась. Аида сказала, что им нужно идти. Мы поцеловались, Габа братски приобнял меня, и они ушли. Да и мне было пора.

— Не угодно ли из Верлена на посошок? — спросила барменша, намекая на абсент. Я выпил, расплатился и вышел.

Больше я никогда не встречал Аиду и Габу. Иногда вижу дедушку — он, в подозрительной компании, шляется у Белорусского вокзала.

ЧЕЛОВЕК-ТЕЛЕФОН

— Да вы успокойтесь, это ненадолго. Что-то вроде испытательного срока, — торопясь, говорила Нинель Андреевна. — Не надо так... Вы в лице изменились, побледнели. Выпейте воды. Сколько вам лет?

— Сорок восемь, — ответил Мозжухин.

— Ну, я и говорю — совсем еще молодец!

— Понимаете, — вставил Мозжухин, — у вас в объявлении написано: экспедитор, менеджер... Я курсы закончил. Вот диплом...

— Кто это? — грозно спросил Семицветов, генеральный директор филиала. Он спрашивал уже четвертый раз, глядя из-подо лба, узкого и бугристого, круглыми белыми глазами. При этом обнаруживался рот, удивительно небольшой для такой крупной головы. Во рту были зубы — квадратные, расставленные через правильный интервал.

Нинель Андреевна в четвертый раз стала Семицветову объяснять, кто таков Мозжухин. Генеральный в четвертый раз взволнованно надул щеки, в ноздрях его зашевелилась шерсть, а глаза завращались. Уши Семицветова, похожие на стиснутые детские кулачки, неприятно двигались.

Мозжухин смотрел на эти уши с испугом. Семицветов в любое мгновение мог вскочить, опрокинув свой стол, и кинуться на него. От Мозжухина осталось бы мокрое место. «Кулаки-то полпуда каждый, — думал Мозжухин.— Бежать отсюда надо».

Но Мозжухин не ел два дня, и ноги у него плохо работали. В приемной его напоили пакетиковым чаем — теперь его тошнило. Здесь, в кабинете, было страшно. Но снаружи Мозжухина ожидало отчаяние. Усталый, окостеневший мужчина вытер лоб нечистым платком. «Пусть его взбесится... и убьет, — подумал Мозжухин. — Весь ужас и кончится».

Но Нинель Андреевна, словно Медея, --">