Евгений Владимирович Щепетнов (Иван Казаков) - Время зверей

опустившиеся в жизни люди, алкаши и бомжи. Отнюдь, на место могильщика-землекопа всегда была чуть ли не очередь, и брали сюда совсем не всякого. Очень высокие зарплаты, а еще — чаевые от клиентов. Знаю одну бандитскую группировку, которая поднялась именно на кладбище — все землекопы были ее участниками. Конечно же, со временем они уже не держали в руках ничего кроме рюмки и ствола, но начинали именно так — с рытья могил. Странные годы, странное время… Время зверей.

Возле этих четверых стоял памятник, на камне которого было выгравировано лицо моей покойной подруги, и ее данные. Сазонов постарался, точно. Денег небось вывалил кучу — чтобы за такое короткое время все суметь организовать. Но я отплачу ему — если останусь жив.

Стоя чуть в сторонке, на дорожке, я мониторил обстановку вокруг себя, внимательно отслеживая любых потенциальных противников, но пока что ничего опасного не замечал. Да, я отметил для себя «Волгу», стоявшую в тридцати метрах на противоположной дорожке, и «БМВ» с наглухо тонированными стеклами в пятидесяти метрах — с другой стороны. Но больше никаких достойных внимания объектов не было. Если не считать четверки рабочих, которые слишком уж внимательно смотрели по сторонам, и лица которых не очень соответствовали потертым робам. Слишком чисто выбриты, да и прически у них…не как у могильщиков. Скорее, как у оперов. Похоже, что ждут меня. Ага…вон как зыркают по сторонам! И выправка не как у работяг. А я было хотел подойти, поговорить насчет установки памятника…

Кстати — а чего они его притащили? Вообще-то, насколько я знаю, памятник устанавливают не сразу, а через несколько месяцев после похорон. Чтобы сгнил гроб и земля осела. Впрочем, возможно я и ошибаюсь. Нет у меня опыта в могильных делах.

Я на могиле жены и дочки не был несколько лет. Трусость? Нет, скорее — самосохранение. Я не уверен, что на их могиле не вышибу себе мозги. Не могу видеть их лица на памятнике. Живые, смеющиеся, такие родные лица.

Впрочем, их там нет, моих любимых. Они во мне. В моем сердце, в моем мозгу. А там…там просто оболочки, в которых нет души. И мне ужасно хочется, чтобы загробный мир и правда существовал. Ведь тогда я смогу с ними встретиться…

Катафалк подъехал в половине первого. Опоздал на полчаса. В нем не было никого, кроме угрюмых парней, явно работников похоронного агентства, и распорядителя похорон, юриста, которого Сазонов нанял, чтобы тот проследил за всеми процедурами. Мать Надина умерла полтора года назад — рак. За месяц сгорела. Так что никому о похоронах не сообщили. Наверное у Нади была какая-то родня, но ни я, ни Сазонов о ней не знали, потому сообщить о смерти их родственницы никому не могли.

Да и зачем? Что им Надя? Наследство? Что у нее есть, чтобы родня активно возбудилась по поводу наследства? Квартирка в Ленинском районе? «Старый фонд», построена еще пленными немцами. Вещички, кое-какие украшения, что я ей дарил — все осталось в моей квартире, в которую я со времени нападения на меня на шоссе ни разу даже не попробовал войти — по понятным причинам. Когда-нибудь, возможно, я все-таки туда вернусь. Но не сегодня, не сейчас. А может и никогда не вернусь. Вскроют квартиру чужие люди, выкинут наши фотографии, наши вещи — что получше возьмут себе, остальное, как и фото — на помойку.

Гроб с телом Нади поставили на табуреты возле могилы и отошли в сторону, повинуясь жесту юриста. Прощаться с моей женщиной было некому. И уходит она в иной мир среди грубых, равнодушных мужиков. И виноват в этом я. Косвенно виноват, конечно — не я же ее убил. Но виноват. И ничего с этим не поделаешь.

Я поднялся со скамеечки возле одной из могил, и заковылял к гробу. Я старался изобразить все так, будто какой-то старик заинтересовался чьими-то похоронами и решил подойти — совершенно случайно. Нет, я не обольщался в том, что меня, де, невозможно узнать. Узнают. Но какое-то время мне это даст — время, чтобы уйти. Или — чтобы принять решение.

Снайперов я не боялся — здесь нет высотных зданий, негде засесть снайперу. А все возможные места, где можно стрелять с земли я обошел, осмотрел. Бугор, он и есть бугор — все, как на ладони.

Бледное лицо, накрашенные губы. Хотели сделать так, чтобы Надя выглядела как живая. Свои деньги они отработали.

На лбу бумажка с молитвой. Я не атеист, и не воцерковленный, я вообще непонятно кто. То ли верю, то ли не верю. Но даже если бы я не верил — пусть будет, хуже-то не будет. Хуже уже некуда. --">