Геннадий Дмитриевич Мельников - Воспоминание большой реки

спросил он.

Подобуев молча взял Демина за рукав полушубка, потянул к себе. Сквозь оконный проем со стороны реки врывался сырой ветер. И то, что увидел Демин, не сразу воспринималось сознанием…

По темной поверхности реки шел теплоход. Но он шел не так, как ходили теперь катера и буксиры — крадучись, с потушенными огнями, — он шел открыто, при всех огнях, у всех на виду. Он плыл словно из сказки.

Что-то оборвалось у Демина внутри, и, как опущенный колодезный ворот, завертелась в обратном направлении память, и плеснуло где-то в глубине, вспышкой высветив на миг то мирное время, когда плыли по реке белые теплоходы, хлопали на ветру разноцветные флаги, играли духовые оркестры, доносился смех с золотистых пляжей… Но только на миг.

Тотчас же совсем рядом, всего лишь через два дома от них, со стороны разбитой мельницы коротко ухнуло, и между теплоходом и берегом — ближе к берегу — поднялся первый столб воды. И все стало на место: смолк смех, утихла музыка, исчезли разноцветные флаги, остался лишь теплоход, темный город да сырой ветер.

— У, гады! — прошептал Подобуев. Почти одновременно и ему, и Демину пришла одна и та же (да и не могла тогда прийти иная) мысль — загрузили теплоход пленными и пустили для забавы по течению. Это объясняло все. С теплохода, действительно, не доносился шум двигателей, и только позже Демин вспомнил, что с теплоходе вообще ничего не было слышно, а сам он шел против течения.

Второй снаряд — перелет, но уже ближе к теплоходу.

— Разреши, Василий! — сказал Подобуев, и, хотя в темноте не было видно, как молча кивнул Демин, тот понял и выпрыгнул через окно. Под ногами хрустнули сосульки оплавленного стекла.

Теплоход продолжал плыть, словно большая, спокойная птица, не обращая никакого внимания на всплески, розоватые сверху от огней горящего города. Казалось, что кто-то огромный и непонятный лежал на дне реки и указательным пальцем старался пробить ему дно.

И в этот момент что-то нехорошо стало на душе у Демина, как тогда в том обгоревшем и по-осеннему пустом парке, где он обнаружил сидящую на скамье мертвую девушку. Как и тогда он смутно чувствовал какое-то несоответствие, какую-то неясность, но это несоответствие находилось на грани восприятия, а неясность была не более, чем зыбкость воздуха в знойный день над степью, когда нужно чрезмерное напряжение и сосредоточенность, чтобы рассмотреть что-то у горизонта.

Он пожалел, что оставил в подвале бинокль, но и простым глазом можно было рассмотреть отдельные человеческие фигуры на верхней палубе и уловить то несоответствие, ту странность их поведения, которые бросились в глаза: так спокойно и даже отчужденно не ведут себя люди, обреченные на смерть. А они стояли группами, опершись о поручни — некоторые даже сидели — и, кажется, с безразличием, будто не замечая разрывов, смотрели на берег. И совсем непонятное проделывали те, которые находились на корме.

Демин до слез напряг глаза, но не мог разобраться: как-то странно они передвигались — сплошной ритмично-колеблющейся массой. Словно танцуют, подумал Демин, и ему стало жутко.

Но на размышления времени уже не было: со стороны мельницы раздался взрыв связки гранат. Три-четыре секунды было поразительно тихо настолько, что стало слышно, как далеко за городом передвигается колонна танков — затем шквал длинных автоматных очередей. Шквал нарастал, приближался — Подобуев, отстреливаясь, отходил к своим.

Демин нащупал в темноте шершавую трубу водяного отопления и подал сигнал боевой тревоги.

1984

--">