Майкл Дж Диллард - Последний Рубеж

Маккой.

– Я тоже потерял брата, – задумчиво сказал Джим. – Но мне повезло.

Он положил руки на плечи Спока и Маккоя, вздохнул глубоко и серьезно сказал:

– Взамен одного я нашел двух братьев.

На лице Спока появилось что-то похожее на улыбку, а Маккой с невинной физиономией спросил:

– Никак не могу вспомнить, кто это сказал, что у таких, как мы, людей не бывает семьи?

– Я был не прав, – ответил Джим. – И готов подтвердить это на том же самом месте, где высказал эту чушь. Я уже думаю о новом отпуске, о возвращении на Йосемит. Никто не желает ко мне присоединиться?

Маккой подозрительно покосился на него:

– Это зависит от того, собираешься ты или нет заниматься скалолазанием.

Джим положил обе руки себе на грудь и поклялся:

– Никаких походов в гору. По крайней мере пока. Клянусь!

ЭПИЛОГ

Ночь. Джим сидит у потухшего костра, вдыхая свежий воздух, насыщенный запахами леса. Справа от него Спок, осторожно зажав между колен арфу вулканцев, перебирает ее струны длинными пальцами, извлекая из них древнюю, полную забытой жизни, мелодию. Он, кажется, окончательно оправился от потрясения, вызванного смертью брата, хоть и стал более молчаливым и замкнутым, особенно в последние дни отпуска.

Маккой время от времени подбрасывает в огонь тоненькие хворостинки, задумчиво наблюдает, как они, ярко вспыхнув, тут же сгорают, оставляя после себя серые хрупкие полоски пепла.

– О чем задумался, старина? – неожиданно для себя спросил Джим.

Доктор, вздрогнув от неожиданности, переспросил:

– О чем задумался? Да хотя бы о том, что завтра – последний день отпуска, о том, что ваш вид…

– Нагоняет тоску, затягивает в пьянку, – вставил Джим.

– Намек понят, – ответил Маккой и стал рыться в своем рюкзаке. Достав из него фляжку, отвинтил крышку:

– Подставляй свой стакан.

Плеснув в подставленный стакан виски Джиму, плеснул и в свой стакан. Поднял его до уровня глаз:

– Спок, за тебя.

Не прекращая играть, Спок ответил:

– Надо за всех нас.

– Правильно, Спок, – поддержал его Джим. – За всех нас. За нашу семью.

Выпили. И доктор, снова уставившись на слабое пламя костра, задумчиво заговорил:

– Вот ты спросил, о чем я думаю, как раз тогда, когда я думал о тебе, о том, как ты переменился, – не прыгаешь со скал вниз головой, не бросаешься, очертя голову, в речные водовороты, не требуешь к себе постоянного внимания…

– Забавно, что ты это заметил, дружище, – серьезно ответил Джим. Я и сам заметил, что стал другим человеком… Сибок не подвергал меня психической обработке, не вытаскивая мою душу наружу. И все равно я примирился со своими утратами, могу о них спокойно думать, спокойно говорить.

– Не со всеми, – подал реплику Спок.

– Да, не со всеми, – согласился Джим. – Но все и не нужны мне, так же, как и я всем не нужен.

– И слава Богу, – подытожил доктор. – Кем бы мы были, сделанные на одну колодку? Я представляю себе, какие у меня были бы уши, если бы я с детства слушал музыку Спока!

– Ну, и какие? – поинтересовался Джим.

– Как у слона, чтобы в любое время можно было прикрыть ушные раковины.

Но что это? Маккой с удивлением, поглядел на невозмутимого Спока, и лицо его расплылось в широкой улыбке: вулканская арфа не замолчала, но то, что извлекли из нее пальцы Спока, было очень и очень земным. Джим и доктор переглянулись, и, дождавшись нужного такта, дружно запели: «Греби, греби»…

--">