Александр Гребенкин - Фантом

мелькнуло что-то похожее на лик отца, я нашел его вечером дома недвижимым, и услышал рассказ взволнованной соседки тетки Василисы:

– Я прохожу по коридору, гляжу – дверь открыта. Я окликнула его, дай думаю, зайду, мало ли что, а он тут – сидит в кресле и не движется… Ну, я и вызвала «неотложку» …

Я глядел на облака небе и видел глаза отца. Он смотрел на меня пристально, но весь облик его был размыт и дрожал…

На глаза набежали дрожащие капельки влаги. Смахнув их, посмотрев на размазанный влажный мир, я поднялся, стряхнул песчинки, спустился к воде.

Пройдя по белому песку, я умылся бархатистой водой и заметил в отдалении лежащее тело.

Я подошел ближе. Ноги грузли в песке, а сердце трепеталось с удвоенной силой.

Лежавший на боку был бородат и странен. Уж не мертвец ли… Я аккуратно потрогал его ногу носком своей туфли, и тут же почувствовал острый запах дымка. Неподалеку в бело-песочной яме догорал костер.

Лежащий пошевелился, а потом воззрился на меня одним зеленым глазом.

– Водка есть? – спросил я.

– Самогон, – протянул он.

– Пошли, – и я протянул руку, чтобы он мог встать.

Эту ночь я провел в лесной избушке, хозяин которой жил полным нелюдимом. Его сын, которого бросила ему сбежавшая жена, говорил совсем плохо.

– Ему сколько лет? – спросил я бородатого….

Мозг того долго перерабатывал информацию, а потом выдал, что-то типа «около девяти».

– Он, что у тебя, даже в школу не ходит? – спросил я, отодвинув мутную рюмку, и закусывая грибами.

– А на хрена ему, – проревел, пережевывая пищу, бородатый.

– Ну, ты даешь, – только и сказал я, перехватывая немного испуганный взгляд белобрысого мальчишки. В глазах его горело красное солнце….

Очнулся я среди ночи, от стука. Это цокали допотопные громадные часы в виде избушки с кукушкой. Этот звук перемежался с мощным храпом.

Я вышел под шелестящие ветви дуба, росшего рядом с домом. Блистали холодные звезды.

Я думал об отце. «Скоро, и ты там будешь», – подумал я и вспомнил древнюю индейскую песню, вычитанную в журнале.

О, прости олень, что сердце твое пробито

моей оперенной стрелой!

Теперь ты уйдешь в страну вечной охоты,

И я приду туда, когда пробьет мой час…

Я сидел и слушал шум ветра, и думал сколько еще отмерено мне, совершенно одинокому человеку, в этом мире.

***

Утром я за шиворот поднял бородатого.

– Вот мой адрес и телефон. В августе привезешь мальчишку ко мне. Я его в школу устрою, понял?

Я тесно сдавил его горло. От бородатого несло немытым телом… Он что-то заквакал в ответ, а я, швырнув его на кровать, посмотрел в глаза проснувшегося удивленного мальчика.

А потом, бросив на стол купюру, хлопнув дверью, быстро зашагал по серому сумрачному с утра миру, к тому месту, где проходило шоссе.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПРОПАВШЕЕ ПИСЬМО

Молния серебристой дугой блистает возле лица, слепит, расплавляя края и соединяя два куска металла. Это я заканчиваю свой рабочий процесс, сваривая последнее свое изделие. В огромном высоком цеху, где блистают такие же, молниевые затяжные разряды, я работаю сварщиком и потому отгорожен на целый день от солнца, птиц, и дыхания свежего ветра.

Но все это я получаю сполна, выйдя за ворота завода. Ласково шепчут пирамидальные тополя, и розовое бархатное небо обещает ласковый и теплый вечер. Но даже красоты окружающего мира не могут меня избавить от туманного настроения.

Тут меня окликает полноватый седой Никодимыч. Он работает токарем в другом цехе, он неплохо знал отца. И сейчас мы с этим усачом шагаем к заветному месту – пивному бару на Кольцевой улице, вход в который скрывают таинственные тени акаций.

В зеленовато-седой атмосфере кисловато пахнущего помещения, где тихо гудит «Как прекрасен этот мир», я смахиваю остатки серебристой рыбьей кольчуги, а Никодимыч аккуратно скользит в шоколадном сумраке, отходя от разноцветной стойки, неся кружку золотого пива, светящегося, подобно фонарю.

Затем, седой толстяк, пригубив пышную, словно морской прибой, пену, ополоснув седые усы, торжественно ставит тяжелый, будто из чугуна, сосуд на стол, и начинает разрывать рачье тело, рассыпая клешнёвые

--">