Ника Дмитриевна Ракитина - Мир Колодца Ангелов [СИ]

сети и не говоря.

Когда Алексей нашел Настьку в городских трущобах… Она чуть кособочилась и гнула спину: то ли результат школы, то ли подросткового стеснения.

Было темно. Пахло дешевым табаком и перегаром, в бочке горела смола. Но когда кто-то из компании ударил по струнам, а кто-то ритмично застучал в маленькие барабанчики… Как она танцевала!

— Ты бы могла пойти в балерины.

— А зачем? — девчонка пожала худыми плечами. — Мордоваться всю жизнь, не есть досыта, портить желудок и ноги, потому что хрен знает когда, в восемнадцатом, что ли, веке, кто-то придумал балет на потеху богатеев?

Она усмехнулась.

— Я танцую, как дышу.

Алексей Юрьевич выкупил разрешение у ее опекунов и забрал Настьку в Зону. Охраняемый объект в средней полосе, мало заселенной, пока еще лесной, подальше от других подобных объектов; рядом из жилья вымирающая деревенька в четыре двора. И все равно «Экспериментальный комплекс по пересозданию человечества для полета в космос» называли Зоной, иногда Зоной бессмертия. Запустили журналисты. Хотя до Настасьи с бессмертием человека ничего не получалось. Алексей подозревал, что ген бессмертия парный гену счастья, и один без другого не живет.

И еще был твердо уверен, что нечто по-настоящему новое можно найти лишь на стыке разных наук. И в своем поиске опирался, как на трех китов, на фармацевтику, нанотехнологии и генную хирургию.

А девушка бегала по лесопарку, кормила синиц с руки, восхищалась цокающими белками, гладила кухонную кошку и какое-то время не чувствовала себя в тюрьме.

После она несколько раз пыталась бежать, ее ловили, и график занятий, тестов, экспериментов уплотнялся. С Настькой работали психиатры, психологи, валеологи; бдили средний медперсонал и охрана.

Алексей наконец-то добился результата, а что глаза у девчонки стали кошачьи и ушки заострились, так Париж стоит мессы.

И вот бессмертная, переставшая болеть, живучая — сбежала и сбита машиной.

— Алеша! Она сбежала!

— Что ты несешь?! — он выскочил в кабинет. Верочка была в панике, и оттого обратилась к нему не по отчеству.

— Из морга, из холодильника!! Аааааааааааааааааааааа...

Он оплеухой прекратил истерику.

А охрана?

Идиот! Смысл стеречь покойника?! Ну кто же знал!

— Полицию подключай, ФСБ, холера! Собак служебных! Служба безопасности смотрит куда?! — орал он.

Девчонка выбралась из холодильника, разгромила лабораторию и исчезла.

Алексей метнулся в лабораторное крыло. В боку кололо, сердце билось в горле. Похоже, сам он до бессмертия не доживет.

В хранилище все было разворочено, шкафы разбиты, стеклянное крошево перемешалось с порошками и растоптанными таблетками. Цветное толокно размокало в ручьях бегущей из кранов воды.

Алексей Юрьевич сел на пожарный ящик. Промокнул лоб.

— Это она, она лечилась. Ей нужны были материалы для восстановления. Но мозг… Шесть минут без кислорода — и изменения необратимы. Был случай до тринадцати часов без вреда для интеллекта, но… Имеем: бессмертный безумец.

Ученый откашлялся.

— Начальника службы безопасности ко мне. Образец надо поймать и обезвредить. Лучше всего отрубить голову.

— Как в «Горце»! — ахнула ассистентка.

— Ну, пока управляющий центр у нас в голове, и этого даже религии не отменили, — сухо огрызнулся он. — Только нас ждет не прибавка силы, а большие неприятности на задницу.

Верочка скривилась.

А Алексей вздрогнул, как наяву, услышав Настькино: «Я так люблю танцевать». И тупо кольнуло внутри чувство, называемое совестью.

Практиканты

По столу, стуча копытцами, бегал туда-сюда розовый слоник. Думаете, не бывает? Тумбо с романтичным именем Офелия О'Нимфа еще и багровел, и раздувался от возмущения, словно огромная зефирина. Ременная сбруйка, поддерживающая кожаные шортики с картинкой Биг-Бена на заду, подозрительно потрескивала. Переводчик-«кирпич» на пузе захлебывался, вместо внятной речи все чаще выдавая судорожные «буль-буль». А едкая слюна разлеталась, оставляя дымящиеся пятна на полировке стола. Казалось, еще мгновение, шортики лопнут, и дело закончится галактическим конфузом. Максик^[1] на всякий случай прикрыл глаза. Но обошлось. Одежки оказались эластичными, и бумца не случилось. Офелия уселся на хвост, сморщил хобот и хрустальным голосом толмача объявил:

— Мне стыдно за людей. Я полагало, человечество, породившее Вильяма нашего Шекспира, можно --">