Светлана Альбертовна Тулина - Цыганское проклятье

все оказалось так просто!

— Я давно уже полагаю, — с нарочитым раздражением ответил на это Холмс, — что совершаю большую ошибку, объясняя, каким образом прихожу к тем или иным выводам. Еще древние латиняне говорили — «омне игнотум про магнифико», что вам, как медику, не составит труда перевести.

— Все непонятное принимается за великое.

— Вот именно, Ватсон, вот именно… Не объясняйте ничего — и прослывете великим чародеем, объясните — и любой болван воскликнет: «Оба-на! Да я тоже так могу!». Боюсь, если я и дальше буду все объяснять, моей скромной славе грозит скорый крах.

Однако голос его при этом звучал отнюдь не расстроено, а скорее даже удовлетворенно, да и глаза блестели довольно весело. Странное оживление — еще буквально вечером он был весь во власти хандры и скуки, жаловался на лондонскую погоду и вконец измельчавших преступников, не желающих давать своими примитивными правонарушениями пищи его изощренному уму. Обругал мисс Хадсон за остывший кофе (что было правдой), а мальчишку — за скверно вычищенные туфли (что правдой не было), потом снова переключился на Лондон, его мерзкую погоду и не менее мерзких обитателей.

Поздняя осень — не самое лучшее время для столицы Великобритании, с этим я вынужден согласиться. Вечный грязноватый дождь, в котором сажи и копоти больше, чем воды, слякоть и промозглая сырость способны ввергнуть в черную меланхолию и самую жизнерадостную натуру. К тому же воздухоплавательные причалы, у одного из которых и был пришвартован наш «Бейкер-стрит», располагались на самой границе цивилизованной части города, и из огромных окон по левому борту в ясные дни открывался вид на ряды мрачных построек и черный частокол дымящих труб, что тоже не способствовало поднятию настроения.

Но когда я предложил сняться с якоря и продолжить наше путешествие, Холмс не проявил ни малейшего энтузиазма, выразившись в том смысле, что нынешний мир везде одинаков, с изобретением телеграфа в нем больше не осталось настоящих тайн и загадок, а великие преступники более неподсудны, поскольку сидят в правительствах и совершают жуткие преступления против закона и человечности одним нажатием клавиши. Прочие же преступники измельчали и способны разве что украсть конфетку у слепого ребенка. Так какая, мол, разница, где именно подыхать со скуки?

И вот, по прошествии всего лишь нескольких часов все изменилось, хандры как ни бывало, мой друг полон жизни, активен и весел, сидит в своем кресле, словно в засаде, посверкивает глазами и ждет… внезапно я понял, что причина всему этому может быть лишь одна.

— У нас есть загадка, Ватсон! — подтвердил мое предположение Холмс. — А, может быть, есть и дело. — Элеонора сегодня ночью вернулась очень поздно. И, что куда интереснее — не одна!

И пояснил, видя мое вытянувшееся от недоумения лицо.

— Элеонора. Мисс Хадсон. И не надо строить такую чопорную мину, мой друг! Неужели вас это совсем не интригует?

— Холмс, я действительно полагаю, что это не наше с вами дело…

— И вам совершенно неинтересно, что именно за особу привела к нам на борт юная мисс? И с какой целью она это сделала?

— Холмс, — воскликнул я, шокированный. — Ваше любопытство переходит всякие границы приличия!

— Есть еще одна пикантная подробность, — торопливо продолжил Холмс прежде, чем я успел заткнуть уши. — Эта особа — женского пола.

Теперь затыкать уши было бы глупо — главное я все равно узнал. Как бы там ни было, а мисс Хадсон мне нравилась — милая девочка, рано оставшаяся без родителей, а потому несколько взбалмошная и экстравагантная. К тому же, как и многие в ее годы, пытающаяся доказать всему миру, что она ужасно самостоятельная и вполне уже взрослая дама — а вовсе не милая девочка. Несмотря на все ее экстравагантные выходки и лозунги, затверженные на собраниях суфражисток, я был уверен, что все это внешняя шелуха, призванная шокировать чопорных лондонских старичков и не менее чопорных домохозяек. Я даже позволял себе внутренне подсмеиваться над пафосными декламациями нашей девочки, полагая, что знаю ее лучше, и все ее шокирующие слова так и останутся только словами, не воплотившись в реальные действия. Ну, во всяком случае, во что-либо более экстравагантное, чем ношение мужских брюк и постоянные рассуждения о мужском шовинизме.

Было очень грустно ошибиться, и оставалось только надеяться, что на моём бесстрастном лице --">