Алиса Дорн - Рози и тамариск

Величества императрицы в июне, а пока ничего не мешало благородным леди со всего острова устремиться к лучшим модисткам Гетценбурга за новыми платьями, шляпками и перчатками.

Я отвлекся на стайку девушек в ярких новомодных пальто, — еще один цветник в распустившемся городе, — следовавших за матроной весьма почтенного вида и лакеем, сгибавшимся под весом кульков и свертков, да так, что не заметил, как ко мне подошел Эйзенхарт.

— А вы неплохо выглядите, — одобрительно сообщил он, присаживаясь за столик. — Уже не так напоминаете мертвеца, как при первой нашей встрече. Эта ваша вдовушка, должно быть, неплохо на вас влияет.

— Кто? — не понял я. Появление Виктора заставило меня оторвать взгляд от окна. — А. Мы расстались.

— Объясняет, почему галерея Корригана объявила об открытии ее новой выставки, — кивнул он и сделал заказ подоспевшему официанту, прежде чем я успел возразить. — Два ванильных ростбифа, пожалуйста.

— Сомневаюсь, что сумею оценить сочетание, — мрачно заметил я, в ответ на что Эйзенхарт только хмыкнул.

— Дайте-ка угадаю, вы опять собирались взять себе пирог с почками? Так вы никогда не поймете прелесть местной кухни, доктор.

— Возможно, я не хочу ее понимать, — ворчливо возразил я, на что Эйзенхарт перегнулся через стол и сочувственно похлопал меня по плечу.

— Трудный день на работе? Расслабьтесь, он будет с чесноком.

— Тогда почему называется ванильным?

Эйзенхарт не удалось развеять мои подозрения, возникшие, кстати, благодаря ему и блюду с непроизносимым названием, состоявшему из фарша, варенья и размоченного хлеба — ингредиентов, которые, на мой взгляд, могли встретиться вместе только в мусорной корзине.

— Потому что чеснок — это ваниль для бедняка, — туманно пояснил кузен.

Опыт подсказывал мне, что расспрашивать его более на эту тему бесполезно. Если Эйзенхарт что и умел, так это пропускать мимо ушей чужие вопросы. Я уже смирился с тем, что наше общение часто напоминало игру в одни ворота, и научился игнорировать отсутствие ответов так же хорошо, как он — мои расспросы.

— Но если это не дело рук леди Н., то я даже не знаю, чем еще объяснить ваш цветущий вид, — сменил тему детектив. — Может быть, спорт? Я слышал, вы записались в клуб по савату.

— Слышали? Или опять установили за мной слежку?

В его глазах мелькнула озорная искра.

— Слышал. Коллеги жаловались. Говорят, жестоко бьете.

— Если хотите, можете прийти и убедиться лично, что все происходит в рамках правил, — сухо заметил я.

— Что вы! — Эйзенхарт комически взмахнул руками; про себя я отметил, как он при этом поморщился от боли. — И в мыслях не было. Однако я все-таки воздержусь от вашего приглашения. Предпочитаю, знаете ли, не смешивать спорт и эмоции.

Воспользовавшись моим молчанием, он завел речь о городских новостях, а я подмечал другие симптомы его недомогания: бледные истрескавшиеся губы, испарина, едва заметно дрожавшие руки… даже его речи не хватало обычной живости.

Не так давно Эйзенхарт объяснил мне, каково это, когда кто-то о тебе волнуется.

Теперь он решил показать мне, каково самому бояться за чужую жизнь.

К сожалению, на своем примере.

Родившись без души и покровительства Духов, Эйзенхарт, сам того не осознавая, был огромной занозой для мироздания. Одно его существование нарушало правильный ход событий и смешивало все планы Вирд^[1]. Для вселенной он был лишним — и опасным — человеком.

Поэтому Вселенная и избавлялась от подобных ему.

— Полагаю, спрашивать, стало ли вам лучше, бесполезно? — перебил я его.

Едва ли это можно было назвать невежливостью, когда мы оба знали, по какой причине сюда пришли — и определенно не ради разговоров о кулинарии и грядущей майской ярмарке.

Эйзенхарт, тотчас замолчавший, лишь пожал плечами. В самом деле, ответ был столь же очевиден, сколь неизбежен: в его ситуации улучшение было подобно чуду.

Флакон из оранжевого стекла прокатился по лакированной поверхности стола, пока Эйзенхарт не поймал его.

— Не больше шести в день. Если не поможет, придете ко мне.

* * *

— Войдите.

Не отрываясь от студенческой работы, я махнул посетителю, чтобы он сел в кресло напротив. На некоторое время в комнате снова воцарилась тишина, прерываемая только звуком авторучки по бумаге. Потом поверх страницы лег знакомый мне пузырек с таблетками.

— Не действуют, — виновато пояснил --">