Владимир Сергеевич Гусев - Укус технокрысы

быть, грешен…

— Не прикидывайся. Софьиванна тебя старым не считает. А что касается грехов, тут ты прав. Мало кто может похвастаться таким набором.

— Что ты имеешь в виду? — огорчаюсь я.

Кажется, моя попытка получить индульгенцию провалилась.

— Ты карьерист и бабник. Первого в мире артегома ты убил исключительно ради собственной карьеры. Кресло директора ГУКСа тебе пообещали. И отпуска в Сочи не хотелось лишаться.

Я чувствую, как лицо мое медленно вытягивается. Видимо, от Мефодия невозможно ничего скрыть. Да и падре ли это? Может, просто моя больная совесть?

— Зато я спас мир от «Тригона».

— Себя ты спасал тогда, а не мир. Опять-таки — свое мягкое директорское кресло оберегал. Точнее, свой зад в этом кресле. А еще с Элли надеялся переспать. Чтобы наверстать упущенное при первой с нею встрече.

— Еще я очень люблю своих детей… и внуков… — отступаю я на последние рубежи.

— Себя ты любил всегда, только себя. А детей и внуков — лишь в той мере, в какой они приносили тебе радость. А еще — как их собственник. Когда Виктор, сын, бросил аспирантуру — ты ведь его возненавидел, правда? Хоть на минуточку, а возненавидел. Вот и вся цена твоей любви. Кроме того, ты начинающий алкоголик.

— Неправда! Безопасную дозу, которая не только не вредит, а наоборот, способствует здоровью…

— Никаких безопасных доз не существует. Каждый пьющий человек неизбежно становится алкоголиком. Только одни успевают до этого умереть, а другие нет.

Взгляд Мефодия пронизывает меня до самых глубин, и волна неприятного холодка поднимается от паха к солнечному сплетению и выше по позвоночнику.

— Значат, я недостоин! — облегченно вздыхаю я.

— Не радуйся. Только тебе и по силам взять на душу еще один грех. Григорий Черенков, например, хоть и видел все, и понимал в какой-то степени, что происходит — а не сдюжил, не выстоял. И Кирилл Карпович, управделами наш, пусть он и сильный мужик, а — не сможет. Не посмеет согрешить. Но — кому-то надо…

— Гриша, а почему ты тогда не убежал? Даже не попытался? В суматохе это вполне можно было сделать.

— Не переводи разговор на другое. Ты прекрасно знаешь, почему. Так ты берешься за это дело?

— Я не хочу!

— Ты должен. Как бы тебе объяснить… А, вот. По терминологии Гриши, не имеющей, конечно, ничего общего с истинным положением дел, но и не слишком противоречащей ему — сознание Пеночкина успело раствориться в сознании тысяч артегомов, ушло в их эгрегор. А поскольку сеть «чебурашек» теперь подключена к другим компьютерным сетям, Петр Пеночкин вот-вот начнет контролировать и их тоже. То есть по сути — всю земную цивилизацию. И она из «информационной» превратится в гибридную, в химеру с человеческим туловищем и головой артегома. Оно и понятно, ведь в противном случае… как бы тебе объяснить… а, вот: иначе «тонкое тело» Петра Пеночкина очень быстро распалось бы. Он просто всеми силами цепляется за жизнь. Ту жизнь, в «тонком» мире жизнь, понимаешь?

Я тупо киваю головой, хотя давно уже ничего не понимаю. Та жизнь, эта жизнь… Ну и пусть бы Петя оставался богом артегомов, зачем ему компьютерные сети? Но, видать, земная логика в «тонком» мире не действует.

— Ну вот, — чуть заметно улыбается Мефодий. Это сочетание беспредельной грусти и не улыбки даже, а лишь намека не нее действует на меня так, что впервые за многие годы мне хочется заплакать. — Но у человечества — совсем другое предназначение! Нельзя отдавать Землю «чебурашкам»! Она принадлежит людям, только людям!

— Какое… предназначение?

— Другое. Совершенно другое. Скоро ты все поймешь сам. Только не медли!

— И что… И что тогда будет?

— Встречный огонь. Это — единственный способ остановить бога артегомов.

— А я? А Петя?

Мефодий смотрит на меня со все той же невыносимо грустной улыбкой, потом встает с кресла и, сказав напоследок: — Ты все знаешь сам! Только не медли! — выходит из комнаты. В прихожей хлопает дверь.

Глава 27

Шлем очень тяжелый. Не легче, наверное, чем шапка Мономаха. Кровь стучит у меня в висках, мышцы шеи затекли. Я бережно снимав корону «создателя» и кладу ее на колени.

Значит, это должен сделать я? Я, бабник и карьерист? Но почему? Почему именно я?! Неужели больше некому?

— Род, отыщи Софью Ивановну. Пусть срочно приезжает ко мне. Говоришь с нею сам, мне некогда.

Так… Похоже, эта бодяга затянется на две-три недели, а то и на --">