Анна Мори (leithne) - Правила поедания устриц (СИ)

меня точно ничего не получится, ведь моя радость и моя жизнь — это вы. Пожалуйста. Вы же сказали, что это приятное ощущение. Когда я колдую.

— Очень приятное. — “Как укол в сердце. Смерть на конце иголки, иголка в яйце, яйцо в утке, а утка в зайце. У моей иголки воронье гнездо на голове, щербатая улыбка и искусственный голубой глаз”, — думает Рактер. — Ладно. — Он заставляет себя улыбнуться и полушутливо подает ей руку. — Идемте, Шей. Конечно, я не оставлю вас в такой момент.

***

И вот они идут по воздуху — прямо как в той старой попсовой песне. Их ступни будто поддерживают чьи-то невидимые руки.

Девушка в белом и мужчина в черном скользят в ночи, держась за руки, над крышами небескребов под серебряной луной. А люди далеко внизу спят, потому что рассвет займется еще не скоро.

Темный океан ровно бьет о берег — кажется, что сам Гонконг во сне дышит и ворочается с боку на бок.

На Шей белая рубашка, которая сияет в свете луны — и благодаря магии. Ее глаза тоже сияют. Черные кудри плывут по воздуху, словно под водой, сливаясь с темнотой. Она смеется:

— Как хорошо… Спасибо. Спасибо, что сказали мне это, спасибо, что пошли со мной… Посмотрите, мы как птицы! Я так люблю вас. С вами я могу колдовать, могу летать. Я могу все.

— Знаете, Шей, а ведь вопрос не в том, на что вы способны со мной. Он в том, что вы можете без меня.

Рактер говорит это ничуть не грубо и не зло. Он совершенно бесстрастен.

Возможно, именно это и пугает Шей — она не может понять его интонацию. Она растерянно моргает.

— Что?..

— Увы, вы стали без меня совершенно беспомощны.

Нежную серебристую музыку ее чувств будто разрубает скрежещущей нотой. Страх и — нет, еще пока не понимание: лишь предчувствие понимания…

Рактер на секунду разжимает свои пальцы, потом снова перехватывает ее ладонь. Но за то мгновение, что он не касался ее, Шей покачнулась в воздухе, словно невидимую опору из-под ее ног вдруг убрали.

Он терпеливо разъясняет:

— Вы сами сказали: я — ваша жизнь… Ваша радость и ваша сила — все это я. И, похоже, это действительно так. Больше у вас теперь ничего нет, только я. Но что у вас останется, когда я скажу, что вы мне не нужны?

— Но… как так? Вы же сами… говорили, что нужна, — возражение звучит удивительно нелепо, но странно в такой момент требовать от нее большего. — Вы называли меня особенной… мессией…

Она заглядывает ему в лицо, и Рактер наконец-то позволяет увидеть ей себя настоящего. Увидеть пустое и страшное равнодушие. Увидеть, что он бы легко мог — и подумывал — убить ее сотней разных способов. Или искалечить и кормить с ложечки, наслаждаясь ее беспомощностью. Но все еще хуже: она просто не нужна ему.

Он забрал все, что хотел, и ему больше не хочется тратить на нее свое время.

— Я врал. Ну какой из вас мессия. Глупая зацикленная на себе девочка.

Шей дышит хрипло и тяжело. Молчит. Слова закончились. Сильно, до боли стискивает его руку своими тонкими смуглыми пальцами. Боится. Осознала, что от земли ее отделяют многие сотни метров. И что внутри нее — потроха. Петли кишок, сети сосудов, непрерывно изнашивающиеся, склизкие, ноздреватые, невероятно хрупкие органы…

Потроха и больше ничего.

Пульсирующий серебристый свет, исходивший от нее, погас. С каждой секундой тело Шей становится все тяжелее, пока она не повисает на его руке, как гиря.

Сорок восемь килограммов.

Рактер резюмирует:

— Вы ведь сами прекрасно знаете… Когда человек превращается в жалкого, вечно скулящего паразита, от него избавляются. Вы ведь и сами поступали так с другими.

Море внизу бьет ровно, как колокол.

Она висит на его руке, беспомощная, темная, тяжелая. Ее лицо искажено ужасом.

Они смотрят друг на друга невероятно долго: она — снизу вверх, он — сверху вниз. В конце концов мельтешение красок ЭМ-излучения Шей вдруг сливается в одну сплошную усталость. Как будто из нее разом выпустили весь воздух. Как будто она в глубине души знала, что рано или поздно так все и будет. Она разжимает пальцы, которыми до этого отчаянно хваталась за его запястье, — смирившись с неизбежным.

— Зря я тогда… — шепчет

--">