Юрий Николаевич Бурносов , Виктор Викторович Косенков - Алмазный дождь

Все, что имело значение для Керка, заключалось в еде, терминале и электричестве.

И иногда — в наркотиках. Иногда. Не часто, только в экстренных случаях… Ну, вы понимаете.

Виртуальность отмывала его грязную жизнь, латала дыры в бесконечно сменяемых домах и одежде. Кормила.

Виртуальность непорочная и чистая во веки веков.

Но сейчас один из основных столпов, на которых базировалась жизнь Керка, пошатнулся.

— Хрень какая, даже не позвонить никому… Хрень, одно слово. — Он взглянул в забранное прозрачным пластиком окно. Пластик уже износился и был прорван в нескольких местах, потерял прозрачность.

Керк отколупнул грязным пальцем ссохшиеся, мутноватые частички полимера, и через образовавшееся отверстие на него посмотрела серая, мокрая и пахнущая псиной улица.

Дождь, который лил уже несколько дней, наводил щемящую смертную тоску.

«И ширнуться нечем», — подумал Керк.

Мысль о «ширеве» навела его на еще более мрачную мысль об отсутствии денег, долгах… Нужно было срочно что-то делать.

Керк резко выдохнул, хлопнул ладонями по бедрам, затянутым в кожаные черные, с кислотными разводами брюки.

— А не пойти ли «за покупками»?!

«Пойти за покупками» означало на местном жаргоне отправиться на поиски приключений. Осмотреть местность, набить какие-то объекты для краж или точки для дальнейших переездов… Говоря упрощенно — устроить променад.

Что Керк и сделал, нырнув с разбегу в серую влажность улиц.

Мимо. Мимо. Автоматические забегаловки. Заляпанные грязью окна подвальных помещений. Мимо. Мимо. В грязных подворотнях сияющие чистотой рекламные голограммы. Единственный источник света в придонном пространстве сросшихся над головой домов мегаполиса. Мимо. Мимо. Тело человека. Живое? Тянется тонкой струйкой что-то темное… Куртка смята, кажется, что она вдвинута куда-то внутрь. Мимо. Мимо. Тут уже нечего брать…

Улицы, переулки, люди, киберы, дождь.

Трущобы, огромный отстойник, перевалочный пункт для многочисленных отбросов разноцветного общества, илистое дно, где таятся хищники, олицетворение ужаса для толстых карасей верхнего мира.

Когда Керк вернулся домой, в окнах горел свет…

«Хорошенькая новость… Дьявол, хорошенькая новость… Кого это принесло?» — лихорадочно думал он, осторожно поднимаясь по лестнице.

Такие неожиданные визиты, мягко говоря, не поощрялись в этом районе. А если по-серьезному, то за такое дело можно получить заточку между ребер. Запросто. Человеческая жизнь ценится значительно дешевле «благоустроенного» жилья.

Вспотевший кулак крепко сжал обработанный на станке конусообразный штырь ладони в три длиной. Это оружие представляло достаточную опасность для бродяг, отважившихся на такое рискованное дело, как захват чужого помещения. Керку случалось отбиваться этим оружием от небольшой банды охотников за органами. И теперь он был исполнен решимости отстоять свои права на занимаемую площадь.

Керк поднялся по лестнице и осторожно толкнул незапертую дверь. Петли его не выдали. В прихожей было темно, из-под двери в комнату пробивался жидкий желтоватый свет…

Сглотнув слюну, Керк постарался успокоить не в меру разыгравшееся сердце. Не получилось…

Один шаг. Другой.

По спине противно катились холодные капли дождя, попавшего за воротник. Какой-то мусор поскрипывал под тяжелыми военными ботинками. При каждом новом звуке Керк замирал и прислушивался.

Рука осторожно потянулась к пластиковой ручке. Медленно. Медленно. Как сонная ящерица, замерзшая в ночи страха.

— Входи… — раздался приглушенный голос из-за двери. — Входи, не бойся.

«Вот это номер! — ошарашенно подумал Керк. — „Не бойся“ Надо же… Это в свою-то квартиру!»

Он действительно считал эту брошенную халупу своей квартирой…

За дверью ждали.

Керк кашлянул и решительно повернул ручку. Дверь с легким скрипом («Странно, раньше не скрипела») отворилась, впуская хозяина.

Мягкий свет слабосильной лампочки заливал помещение. Терминалка и системы жизнеобеспечения были аккуратно сдвинуты к стене. Керк обратил внимание, что ничего не было тронуто или отключено, просто сдвинули, а центр комнаты занимал невысокий столик, покрытый белой тканью. Такой чистой, гипнотически белой, если бы не два-три красных пятнышка размером в десятикопеечную монету.