Тана Френч - Избранные произведения в одном томе

что вопрос дурацкий: «Ну разумеется, нам повезло. Дивное было время, — и добавила, когда я примолк: — Если ты все о том же, то я бы на твоем месте (ножницы проворно и долго стригут бумагу, на заднем плане весело заливается хор мальчиков, сестра заворачивает подарки) давным-давно постаралась обо всем забыть. Я понимаю, проще сказать, чем сделать, но правда, Тоби, столько лет прошло, зачем опять в этом копаться? А впрочем, как знаешь». Леон же сперва искренне мне обрадовался, но потом сразу напрягся: «Мне-то откуда знать? И кстати, раз уж ты позвонил, я все равно собирался тебе писать, думаю приехать домой на Пасху, ненадолго, ты будешь…» — тут я вспылил, потребовал ответа на вопрос, хотя прекрасно знал, что с Леоном этот номер не пройдет: он притворился, будто связь прервалась, и повесил трубку.

И все же, все же. Это важно, даже, пожалуй, — насколько я теперь понимаю — важнее всего прочего. Я лишь недавно задумался о том, в чем же именно заключается везение, до чего оно гладко и восхитительно-обманчиво, какие безжалостные изгибы и узлы скрывает его изнанка, какие смертельные опасности в нем таятся.

Тот вечер. Любой рассказ можно начать с чего угодно, и я прекрасно понимаю, что прочие участники этой истории поставили бы под сомнение мой выбор, — буквально вижу, как кривит губы Сюзанна, слышу, как насмешливо фыркает Леон. Да что уж: для меня тот вечер стал поворотным моментом, изъеденным ржавчиной засовом на двери, разделяющей «до» и «после», подставленным украдкой волшебным стеклышком, из-за которого все, что по эту сторону, приобретает мутный оттенок, а по ту — сияет так мучительно близко, нетронутое, неприкосновенное. Чушь, конечно, — к тому времени череп давным-давно покоился в расщелине, и тем летом его все равно обнаружили бы, — но в глубине души я, вопреки всякой логике, верю, что без того вечера ничего бы этого не случилось.

Поначалу все складывалось неплохо, можно даже сказать, как нельзя лучше. Та апрельская пятница стала первым по-настоящему весенним деньком, и я сидел в пабе с двумя лучшими школьными друзьями. «У Хогана» было оживленно, по случаю наступившего тепла все расслабились, девушки распустили волосы, парни закатали рукава рубашек, смех и гул голосов почти заглушали бодрое регги, и казалось, будто пол пульсирует под ногами. Я тащился, причем без всякого кокса, рабочая неделя выдалась напряженной, и в тот день мне наконец удалось решить все вопросы, голова кружилась от радости, я ловил себя на том, что тараторю как заведенный и несколько картинно подношу ко рту бокал пива. Сидевшая за соседним столиком красивая брюнетка то и дело поглядывала на меня, недвусмысленно улыбалась, когда мы встречались глазами; я вовсе не собирался подкатывать к ней, у меня была девушка, и я не хотел ей изменять, но было приятно сознавать, что я не утратил обаяния.

— Она на тебя глаз положила. — Деклан кивнул на брюнетку, которая, запрокинув голову, театрально расхохоталась над шуткой подруги.

— У нее хороший вкус.

— Как там Мелисса? — спросил Шон, на мой взгляд, безо всякой нужды. Даже если бы у меня не было Мелиссы, брюнетка — не мой тип, слишком уж вызывающие формы, едва сдерживаемые винтажным красным платьем, такая куда уместнее в прокуренном «Голуазом» бистро, где парни дрались бы за нее на ножах.

— Лучше всех, — ответил я чистую правду. — Как всегда.

Мелисса была полной противоположностью брюнетки: невысокая, милая, с копной растрепанных светлых волос и россыпью веснушек, она любит все, что радует и ее, и окружающих, — носит яркие платья из пестрого ситца, печет хлеб, танцует под любые песни, что крутят по радио, на пикник прихватывает тканевые салфетки и какой-нибудь невообразимый сыр. Мы не виделись несколько дней, и я отчаянно скучал по Мелиссе, по ее смеху, по ее манере утыкаться носом мне в шею, по ее пахнущим жимолостью волосам.

— Она клевая, — многозначительно заметил Шон.

— Ага. Я же только что сказал, она лучше всех. Я с ней встречаюсь, кому, как не мне, знать, что она клевая. Она и вправду клевая.

— Ты что, под спидами? — спросил Дек.

— Не, это меня от тебя так прет. Чувак, ты сам чистейший, белейший колумбийский…

— Точно, под спидами. А ну делись, засранец.

— Я чист как задница младенца.

— Тогда чего ты пялишься на эту телку?

— Она красивая. Мужчина может любоваться красотой безо всякого…

— Ясно, кофе перебрал, — сказал Шон. — Пей лучше --">