Владимир Геннадьевич Поселягин - Охотник: Охотник. Зверолов. Егерь

волнует?

На этот вопрос предпочел промолчать. Не то чтобы не любил евреев, я был полностью согласен с одним человеком: «Убей еврея – сделай мир чище». Хотя он вроде про иудея говорил, но особой разницы я не видел, так что при любой возможности портил им жизнь конкретно. По крайней мере всех Кацев и Рабиновичей из своей девятиэтажки повывел, кто сам уехал, а кто и… Но это другая тема, трупом в речке больше, трупом меньше… Кто их считает?

Видимо, доктор понял меня правильно, но почему-то не рассердился, а насмешливо хмыкнул.

– Настя, приберись тут, я сейчас вернусь, – велел врач и, бросив на меня быстрый взгляд, вышел из палаты.

– Настя? Вы ведь Настя? Если можно, я бы хотел еще воды и приподняться, сесть то есть.

Медсестра просьбу выполнила, напоила и помогла принять полусидящую позу, приподняв подушку.

Пользуясь возможностью, осмотрелся и почти сразу наткнулся на пару внимательных глаз. Палата оказалась четырехместная.

У противоположной стены на кровати лежал мужчина с забинтованным животом, судя по виду – или без сознания, или просто спит. У той же стены, но ближе к окну, еще один, с забинтованной челюстью, это он меня рассматривал. Кто был сзади, не видел, но судя по громкому сопению, там тоже кто-то лежал.

Медсестра Настя сама устроенный бардак убирать не стала, а нагнала целую толпу санитарок, которые быстро придали палате первоначальный вид, даже пол вымыли, причем дважды.

Доктор вернулся не один, а в компании других врачей, причем ни одного молодого, всем на вид за полтинник. Главенствовал среди них сухонький старичок академического вида с орденскими планками, мелькнувшими под расстегнутым халатом. У этого, в отличие от остальных, халат расстегивался спереди. Среди знаков отличия я четко различил и опознал одну – орден Ленина. Боевой старик, похоже.

Поправив рукав новенького свежего халата, Иван Эммануилович подошел ко мне и, посмотрев в открытый глаз, сказал:

– Ну что, Игорь, давай мы тебя осматривать будем.

И действительно, полностью осмотрели, дальше они работали по моей амнезии. После часа расспросов был поставлен диагноз. Диссоциированная амнезия. Знать бы еще, что это за амнезия, но врачи ничего не сказали. Негромко совещаясь, они вышли из палаты, оставив нас одних.

Было скучно, но я развлекался тем, что пытался овладеть рукой, точнее пальцами. Рука не своя, движения фактически другие, рефлексы не действуют, вот и смотрел на молодую, фактически мальчишескую безволосую руку и разгибал и сгибал пальцы.

«А ведь, кто я такой, мне так и не сказали», – подумал я меланхолично. Одно и то же действие меня как-то усыпляло, поэтому мысли текли медленно. Я не знал даже какое сейчас время суток, не считая дня недели, месяца, да и года.

Лежал я головой к окну и ногами к двери, так что улицы не видел, хотя если судить по уровню света и солнечному лучу, сейчас день, ближе к вечеру, точно не скажу. Анализ одежды врачей и медсестер показал – если за окном не осень или весна, то зима точно. Некоторая одежда, что мелькала под халатами, на это намекала. Так что я попал не только в другое тело, но и, похоже, время года изменилось, интересно только насколько?

– На ужин! – услышал я женский крик в коридоре. Однако из нашей палаты так никто и не встал, видимо, все тут были лежачие.

Через пару минут в дверь ткнулось что-то железное, и в палату вкатилась тележка с тарелками.

– Ну что, больные, сейчас кормить вас буду, – известила нас санитарка. Я уже научился их различать, халаты были немного другие.

Сначала она подошла ко мне и поинтересовалась:

– Сможешь пользоваться столовыми приборами?

– Пока не попробую, не узнаю. Помогите сесть.

Санитарка помогла мне сесть и поставила на стул тарелку с кашей и стакан чая.

– Вот хлеб и ложка.

Взял протянутую ложку, причем получилось только со второй попытки. С первой я позорно промахнулся.

«Нет, надо что-то с этим делать, да и осмотреть себя тоже нужно. А то, может, попал в тело какого-нибудь задохлика, вроде нашего Мойши, которого я сунул в мусорный бак», – размышлял я, пытаясь поесть, однако и тут чужие руки внесли свои коррективы – ложка тыкалась в любое место, кроме рта. То есть если я ел задумавшись, то ложка точно проходила мимо рта, если сосредотачивался и смотрел на нее, то попадал куда надо. Однако было одно но: сосредоточиться было трудно, я постоянно прикидывал разные варианты своего, можно сказать, внедрения, и --">