Сурен Сейранович Цормудян - Край земли. Затерянный рай

книга…

Первоначало всего существующего – огонь.

Гераклит Эфесский

Около V–VI веков до нашей эры

Вместо пролога Осколки прошлого

Это так странно – оказаться здесь. Как будто после долгих поисков сказочной страны, что снилась тебе с детства, наконец найти ее. Прийти в нее.

Сердце замирает при видах, воспаленных памятью, словно уже и не своей, а какой-то привнесенной в разум силами непостижимыми. Необъяснимыми.

Но все прозаичнее на самом деле. В этом романтическом и сказочном ореоле грез клубились воспоминания из детства. Настоящие воспоминания о настоящей жизни, которая теперь кажется замечательным приключением. Неповторимым и недосягаемым ни в пространстве, ни во времени.

Однако пространство он преодолел. Но вот временную пропасть в одну четвертую часть столетия преодолеть невозможно. Если для пространства есть самолеты, то для времени – только память. И вот он здесь. Через двадцать пять лет после того как покинул эти края, будучи еще отроком. Он не мог даже описать ту гамму чувств, которые охватили его при виде знакомых по этим детским грезам мест. Водная гладь Авачинской^[1] бухты все та же. А вокруг нее безмолвные зеленые сопки, густо поросшие причудливо искривляющимися деревьями. На противоположном берегу бухты все тот же Петропавловск-Камчатский, чьи улицы растянулись террасами по склонам сопок. Здесь практически нет ровных поверхностей, он это хорошо помнил. Один из немногих ровных ландшафтов на всем гигантском полуострове Камчатка в его памяти сохранился лишь в виде аэропорта Елизово, куда его доставил самолет из Москвы. Трудно даже вообразить, насколько недоступными стали бы эти края для людей извне, если бы аэропорт вдруг прекратил свое существование. И какой бы ловушкой стала Камчатка для тех, кто здесь живет. Конечно, оставался и другой вариант. Морской. Но для этого надо было отчалить от Петропавловского причала, пройти по Авачинской бухте до пролива у мыса Станицкого, миновать торчащие из воды скалы, именуемые Три Брата и являющиеся такой же визитной карточкой Камчатки, как и ее вулканы и гейзеры, а затем выйти в безбрежный Тихий океан. Ну а дальше, огибая южную оконечность полуострова, через энное количество дней добраться до Сахалина. Или Владивостока. Или Японии. Но был и другой вариант. Выйдя из Авачинской бухты в Тихий океан, взять курс не на юг, а на север. Добраться до ожерелья Алеутских островов, которые, словно морские буйки, очерчивали бассейн Берингова моря, и, пройдя вдоль этих островов, добраться до Аляски – самого большого штата США. Но аэропорт Елизово сжимал пространство и время. Завтра вечером он сядет там в самолет и всего через каких-то восемь-девять часов будет в Москве. На Камчатке к тому моменту уже будет утро нового дня. А в столице, когда он прилетит, поздний вечер дня предыдущего. Благодаря причудам часовых поясов в прошлое можно вернуться. Именно это с ним и произойдет, ведь где-то над Охотским морем он уже попадет в завтрашний день, но в Москве он окажется примерно в то же время, в какое он вылетит из этого спасительного для жителей Камчатки аэропорта Елизово.

Все эти ожившие воспоминания из детства порождали какую-то потаенную, одному ему понятную трепетную радость, перемежавшуюся с доброй грустью. Но на видах Авачинской бухты, далекого Петропавловска-Камчатского и возвышающегося за столицей полуострова, покрытого ледниками белого гиганта – вулкана Авача, радость кончалась. При ближайшем рассмотрении ареала его детских приключений начиналась боль.

Городок, в котором он жил когда-то, в те времена был настолько секретным, что, по сути, не имел названия. Он обозначался лишь цифровой литерой – «51». Но для удобства отправления и получения почтовой корреспонденции в те времена на конвертах и посылках писали – «Петропавловск-Камчатский 51». Видимо, чтобы враг не догадался. Секретничать было из-за чего. В городке 51 находился судоремонтный завод по ремонту и обслуживанию атомных подводных лодок Второй Тихоокеанской атомной флотилии. Сама флотилия тут же. В пределах видимости. Она находится в поселке Рыбачий, на полуострове Крашенинникова, который кривым пальцем врезается с запада в Авачинскую бухту, создавая еще одну, маленькую бухту имени того же Крашенинникова. Хотя еще ее называли Сельдевой. Вот и лодки. До них всего четыре километра по воде. Он хорошо помнил, --">