Владимир Васильевич Перемолотов - Урал атакует

Россия.

— Спасибо, Евгений Петрович! — Камера переместилась на телеведущего, моложавого мужчину с пышной смолистой шевелюрой. — Я надеюсь, наши земляки хорошо понимают значимость того, что вы делаете. Во всяком случае, мы с вами помогаем им в этом. Но не могли бы вы сейчас более подробно остановиться на…

Муконин сплюнул, чертыхнулся и переключил канал. «Если бы не бесплатная нефть, — подумал он, — хрен бы китайцы поддерживали паритет с натовцами». Хрупкая Уральская Республика на поверку являлась лишь зоной раздела между китайским и американским влиянием. Но с Китаем русские делились нефтью, а НАТО показывали кукиш.

На другом канале транслировался старый добрый фильм. Героя по ошибке посадили в самолет, и он летел в Ленинград. Интересно, нравится ли ей эта милая незабвенная комедия? А была ли она до войны в ныне изуродованном Петербурге, тоже не избежавшем ядерного удара, чудеснейшем городе, который назывался когда‑то Ленинградом? Костя отложил пульт и внимательно посмотрел на девушку.

ААаша разглядывала комнату: стены оттенка морской волны, стилизованный комод, который охранял безмолвный ушастый щенок из плюша, панно с непонятным пейзажем в духе Пикассо.

«Вот она сидит здесь, — подумал Костя, — будто пригретый котенок, принесенный с мороза, потихоньку оживает и, порывисто почистив шерстку, начинает осторожно озираться по сторонам. Зачем я привел ее сюда? Зачем я остановил ее там, на площади? Может, это был лишь ничем не обоснованный порыв? Как неожиданное дуновение осеннего ветерка, поднявшего с земли горсть золотистых листьев или как проявление слабости старого хищника? Нет, нет. Просто… Черт его знает! Что‑то этакое промелькнуло в ее походке, в ее фигуре, что‑то жалкое и нестойкое, а главное — чем‑то отдаленно знакомое, напоминающее ту, другую походку. И вот теперь она здесь: пушинка, занесенная ветром перемен. И еще одна жизнь случайно (или нарочно?) соприкоснулась с моей.

Первая доза коньяка, поначалу радовавшая легким теплом, уже куда‑то испарилась. Костя вдруг почувствовал сильную усталость. Она накатила волной и наполнила тело железной тяжестью. Костя снова налил в бокалы. День выдался трудный. Он долго работал, застрял в центре города, возвращаться пришлось поздно.

— Ну как, полегчало? — спросил он у Маши.

— Да, мне уже лучше, — она утвердительно закивала.

— Давай выпьем еще.

Она робко взяла бокал. Обозначился характерный изгиб в рисунке губ.

— Ты один здесь живешь? — Маленькая ласточка над переносицей взмахнула крыльями.

— Нет, не совсем. Иногда по ночам кто‑то скребется. То ли крыса, то ли домовой.

Маша попыталась улыбнуться, сдвинув уголок рта.

Они выпили.

— Может, хочешь перекусить? — спохватился Муконин.

Маша молча пожала плечами.

— Кажется, у меня завалялась пара яиц. Пойду сделаю яичницу.

Так он сказал и отправился на кухню, по пути вдруг осознав, как пошло прозвучала первая фраза. Пошло прозвучала бы в иное время, в ушедшем мире, но здесь и сейчас на подобное уже не обращаешь внимание.

Когда Костя вернулся, он застал ее в том же положении. Как будто за эти пять минут его отсутствия она даже не пошевелилась. Девушка сидела с пустым бокалом в руке, вжавшись в кресло, и зачарованно смотрела на мелькающий экран. В фильме пьяный Лукашин в этот момент изумлялся тому факту, что он находится в Ленинграде, а не в Москве. Маша лишь мотнула головой в сторону вошедшего Кости и блеснула глазами.

— Вот, поешь. У меня что‑то нет аппетита. — Он протянул ей тарелку, с которой призывно смотрели два больших желтых глаза, сервированных с одного краю вилкой, а с другого — кусочком черного хлеба.

— Спасибо, — тихо поблагодарила Маша, устроила тарелку на коленках и сразу принялась кушать.

Он стал молча наблюдать, как она изящно держит вилку, как тщательно пережевывает, аккуратно работая челюстями, как поднимает исподлобья виноватые глаза. Ну точно — котенок. Выкинутый за порог из благородной семьи. Подыхать будет от голода, а все равно съест не торопясь.

Когда тарелка опустела, Маша поставила ее на комод, находившийся поблизости. Вопросительно и добродушно поглядела на Костю. Ему почудилось, что карие глаза ее затянулись поволокой. Муконин опять разлил коньяк.

— Ну вот, теперь можно еще выпить, — попечительно сказал он.

В этот раз Маша с готовностью приняла большую рюмку. Осушила вслед за ним и даже почти не поморщилась.

И после этого ужина «чем бог --">