Василий Дмитриевич Звягинцев - Хлопок одной ладонью

упирается нечто железное, пистолетный ствол или просто торец кочерги, думать следует о худшем. А тут еще умелые руки обматывают тебе запястья сыромятным ремнем. Это нынешняя молодежь не умеет отличить сыромятный ремень от дубленого, а кто жил в те годы, помнят разницу.

Потом меня повели. И я по-прежнему не видел ни одного из тех, кто так со мной обошелся в «момент приземления». Кто они и откуда, вот вопрос. Внутри Узла высокоинтеллектуальные Держатели вряд ли пользовались сыромятными ремешками, которыми можно шнуровать ботинки, а если вязать руки, то очень больно становится от пальцев и до лопаток.

И все равно я соображал, что не в девятом веке меня поймали и скрутили. Простые матерные слова произносились с лексическим оттенком именно конца ХХ века. Даже в его начале выражались хоть немного, но иначе. Да и стены, двери того здания, куда меня втолкнули, были из цивилизованной жизни.

Со двора и до начала круто спускавшейся вниз лестницы я ощущал позади двух или трех человек, с очень неприятной, странной и агрессивной привычкой толкать под ребра то кулаком, то железом.

Я, конечно, мог бы сейчас начать размышлять о превратностях жизни, о том, в какой межвременной пробой залетел, и даже попытаться напрячь свои силы, но понимал, что это бессмысленно. Что планировал — сделал, а сейчас не моя партия.

Надеялся на хорошее каре или флеш, а сдали мелкий мусор, меняй не меняй, лучше не выйдет. На выход сюда мы все силы потратили, а уж куда попали — извините. Сашки рядом нет и Удолина. А что есть? А вот то и есть. Станешь дергаться — пришибут. Посему — потерпим и посмотрим. Одна надежда — не для того сюда затащили, чтобы убить без объяснения причин.

А когда спустились этажом ниже, парни вдруг исчезли. Доверили дальнейшее конвоирование женщине. Одной. И не очень привлекательной.

Она обошла меня справа, на плече у нее висел стволом вниз немецкий «МП» (с чего вдруг?), и довольно спокойным голосом сказала:

— Идите. Не спеша. Здесь довольно круто, а если оступитесь, придержаться будет нечем.

Женщине было лет сорок. Выглядела она неухоженной. Темные волосы давно не мыты, глаза и губы не подкрашены. Свитер крупной вязки, то ли из сероватой шерсти, то ли просто заношен. Плотная темная юбка прямого покроя ровно по колено. Коричневые чулки, издали не поймешь, капрон, нейлон, шелк? Туфли без каблука на толстой подошве. Все практично, но некрасиво и почти не поддается временной идентификации. Плюс-минус тридцать лет. В общем — небогатая интеллигенточка промежутка от Сталина до Брежнева, собравшаяся на шефскую помощь в пригородный колхоз.

А вот три кожаных пенала для автоматных магазинов на ремне с пряжкой «Gott mit uns»^[4] — интереснее. Что здесь — военное время? Какой-нибудь партизанский край? Или наоборот — оккупация, и попал я в руки к местным полицаям или власовцам?

Ничего, скоро разберемся. Случалось с нами уже подобное, и не раз. И по своей воле, и по чужой. Когда Сильвия, перебрасывая меня на Валгаллу, что-то не так настроила в своем универблоке, довелось побывать и в личности попавшего в чекистский концлагерь белого генерала, и еще кое-где. Вот и сейчас тоже… Правда, в данный момент я находился в своем собственном теле, и реализма вокруг было многовато.

Обойдя меня сбоку, дама оказалась в такой позиции, что лучше не придумаешь. Даже со связанными руками ничего бы не стоило ее сейчас подсечь под неказистые, в чулках с затяжками ножки. Разом. И покатилась бы она, болезная, вниз, стукаясь затылком о края цементных ступеней.

И что?

Убиться не убьется, автомат останется лежать на площадке, а руки как развязать? Никак. Не обо что перетереть ремешки, ни одного острого предмета поблизости не видно. Да и закричит она наверняка, и мгновенно появятся те самые ребята. Или — другие. И непременно приложат прикладами по зубам и по ребрам. Совсем не ко времени. Значит, ваше превосходительство, еще чуток потерпим.

Лестница была какая-то странная. Мы шли вниз и вниз. Литые узорные ступени, зачем-то поверх чугуна крашенные белой масляной краской, и перила тоже чугунные, сделанные давно и с забытым ныне искусством.

На третьем марше вниз (а ведь ввели меня сюда на уровне земли?) я увидел слева высокую двустворчатую дверь. Она была закрыта на тяжелый засов, однако сквозь щель просвечивал явно дневной свет. Это как возможно?

Возможно, тут же сообразил я, если здание стоит на очень крутом косогоре. Один --">