Вадим Валерьевич Вознесенский - Механист

Каторжанин проворно вскочил, подхватил инструмент и принялся истово колотить в стену. Быстрее так быстрее, нашел чем пугать — молотом приходилось махать сызмальства, а уж он потяжелее кирки будет. Дрей Палыч, царство ему, такой темп задавал — за день работы у горна семью потами килограмм живого веса сгонял. Тогда не жаловался.

Вот и теперь довелось гранит грызть, только не тот, что учитель заставлял. Тектонику породы ощущать для работы полезно, но ради этого талисман глушить не стоит. К тому же за производительность лишний черпак похлебки все равно не полагался. А если бы гоблинам выработка нужна была, они б в пару видока нашли, хоть с завалящей чуйкой. Работали бы как в кузнице — видок точки указывал бы, а узник со всей дури глыбы ворочал.

— Клянусь Одином и Зеленым Небом в придачу, — подал голос наблюдавший за действиями каторжанина надсмотрщик, — после смены скажешь десятнику, что заслужил наказание.

А гоблин не так прост, как казался. Узник только скрипнул зубами — похоже, переиграл. Почему-то думалось, что по новой прессинг начнется позже — когда человек полностью надорвется.

Насколько произошедшее меняло планы? Надо анализировать. Охранник в конце зачем себя проявил? Может, это ровным счетом ничего не значило? Хотелось бы в это верить, если бы не ноющее предчувствие — неспроста. Или все-таки здоровая паранойя уже перерастает в активное безумие?

Вопросы, поиск ответов на которые не разминает ум, — лишние.

Когда надсмотрщик ушел, коллеги по обе стороны слегка расслабились, а узник вложил всю свою жажду ответов в удар такой силы, что отколовшийся внушительных размеров обломок чуть не отдавил ему ноги. Ноги стоило беречь — сегодня по пяткам и так достанется. Не били его тоже давно, забывать стал, каково оно — лежать в жестких, отполированных тысячами тел колодках и очумело визжать после каждого соприкосновения палки толщиной в палец с голой ступней. Орать, стараясь перекричать гогот зрителей, потому что они хотят это слышать, а еще потому, что так немного легче переносить боль. Вечером предстояло вспомнить. Узник попытался прикинуть, сколько ему отмеряют — десять — пятнадцать? Проступок вроде малозначительный; плюнул, повел плечами и выбросил ненужные мысли из головы.

Резкий запах мочи и шуршание крыс по углам. Источающие влагу стены и ледяной пол без подстилки. Маленькое зарешеченное оконце в двери, пропускающее свет далекой коптилки, отчего в помещении чуть-чуть рассеивается абсолютный мрак. Так изнутри выглядит местный карцер. Быть может, такие условия и не вызывали бы особенного неудобства у каторжанина со стажем, если бы онемевшие шею и руки не сжимали тисками тяжелые колодки, а несчастные опухшие ступни не пульсировали терзающей болью. Узник пошевелился, и затекшее тело свело судорогой. Когда шея и руки заключены между двумя массивными брусками, самое комфортное положение — сидеть на полу, прислонившись к стене.

Предположения о размерах наказания не оправдались. «Оскорбление охранника» — оказывается, именно так узник и поступил. Хуже только открытое сопротивление, подстрекательство к бунту или попытка побега. Пятьдесят ударов по каждой ступне и неделя в колодках на хлебе и воде. Причем хлеб — это пара сухарей в день, небрежно бросаемых в окошко на пол, которые невозможно ни поднять, ни тем более есть. Колодки — безумно неудобное украшение. А вода — это то, что удается слизнуть со стен темницы.

Показательные бастонады в руднике устраивались ежедневно, но порка чернокнижника — это всегда праздник. Узника били долго и ответственно, смакуя удары под радостные вздохи жадной до зрелищ толпы. И он тоже слезно смаковал, давясь соплями, уткнувшийся носом в подстилку из гнилой соломы, сбившийся со счета на первой двадцатке, а на последней — сердобольно приводимый в сознание после каждого удара. Единственной мыслью, позволяющей сохранить себя, была мысль о том, что они, все они — и гоблины, и крысы-рабы, — видят его страдания, его боль, видят, но не ощущают сопутствующих эмоций. И это делает их развлечение не таким красочным, как хотелось бы…

Ложь, наверное, — не было тогда никаких мыслей.

Неделя в карцере — вполне разумный срок, весь этот период узник все равно может передвигаться только на коленях, а поэтому толку от него на рабочем месте никакого. Практично.

Это называется взяться всерьез, не иначе — установка сверху. Узник вздрогнул. Если --">