Хьюстон Стюарт Чемберлен - Основания девятнадцатого столетия

условием его творчества. Но в данном случае речь идет о предмете, который имеет точ­ное историческое описание. Ложь была бы смешной, произ­вол — непереносимым. Автор не сможет поговорить с Микеланджело: на этой странице, в этом камне не может быть смысла, который я не вкладываю:

In petra od in candido foglio

Che nulla ha dento, et evvi ci ch'io voglio!

Напротив, обязательное уважение к фактам должно быть его путеводной звездой. Он не может быть автором в смысле свободно творящего гения, но должен только опираться огра­ниченным разумом на методы искусства. Он обязан изобра­жать только то, что есть, а не то, что подсказывает ему фантазия. Историческая философия — пустыня, историческая фантазия — дом умалишенных. Поэтому мы должны требо­вать от автора абсолютно положительного направления ума и строгой научной добросовестности.

Прежде чем он выскажет мнение, он должен знать. Прежде чем изобразить, он должен проверить. Он не должен мнить се­бя господином, он слуга — слуга истины.

Вышеприведенных замечаний, очевидно, достаточно, что­бы получить представление об общих основах, которые были решающими при создании данной книги. Теперь из заоблач­ных высот философских рассуждений хотелось бы вернуться на землю. Если изображение имеющегося материала во всех подобных случаях является единственной задачей автора, как можно в этом особом случае что–то изобразить?

Девятнадцатое столетие! Тема кажется неисчерпаемой, она и является таковой. Ее удалось «укротить», только расширив ее рамки. Это кажется парадоксальным, но это так. Как только мы обращаем долгий и любящий взгляд на прошлое, из кото­рого, после многих страданий, вышло настоящее, как только живое чувство великих исторических фактов вызывает проти­воречивые чувства в сердце по отношению к сегодняшнему дню: страх и надежду, возмущение и восхищение, указываю­щие в будущее, создание которого должно стать нашей рабо­той и навстречу которому мы идем и для которого работаем со страстным нетерпением — необозримый девятнадцатый век сжимается до малого. У нас совсем нет времени, чтобы задер­живаться на мелочах, только великие черты мы хотим прочно и ясно иметь перед глазами, чтобы знать, кто мы и какой дорогой нам идти. Отныне перспектива для поставленной цели благо­приятна. Отныне к ней можно рискнуть приблизиться.

Основные черты произведения настолько ясны, что их нуж­но просто достоверно передать.

Основные черты моего произведения таковы. В настоящей книге я рассматриваю прошедшие восемнадцать веков нашего летоисчисления, при этом иногда бросаю взгляд и на более от­даленные времена. Но при этом речь ни в коем случае не идет об истории прошлого, скорее о том прошлом, которое живо и сейчас.

Это так много, и настолько необходимо точное, критиче­ское знание, чтобы судить о настоящем, что я хотел бы считать изучение этих «основ» 11–го Saeculums практически самым важным делом всего труда. Вторая книга могла бы быть полно­стью посвящена этому веку. Конечно, в такого рода произведе­нии речь могла бы идти только об основополагающих идеях, а именно эту задачу должна бы была значительно упростить и облегчить предыдущая первая книга, в которой взгляд посто­янно был нацелен на XIX век.

Было бы неплохо иметь дополнение для приблизительного определения значения века. Это возможно только в результате сравнения, основу чему также могла бы заложить первая кни­га. Таким образом, возникает предчувствие будущего — не произвольная фантазия, но, словно тень, которую отбрасывает настоящее в свете прошлого. Только в этом случае столетие могло бы совершенно пластично предстать перед нашими гла­зами — не в виде хроники или энциклопедии, но как живая рельефная картина.

Это были основные черты. Чтобы не осталось неясностей, мне хотелось бы внести некоторые уточнения. Что касается особых результатов моего метода, то, думаю, их не нужно при­водить здесь заранее, поскольку они будут действовать убеди­тельно лишь при полном изложении.

Понимать историю — значит видеть, как настоящее разви­вается из прошлого. Даже если мы сталкиваемся с чем–то необъяснимым в жизни выдающейся личности, во вновь воз­никшей индивидуальности народа, то видим его связь с про­шедшим и находим там необходимую точку соприкосновения для нашего суждения. Если мы мысленно очертим границу между XIX веком и веками, предшествовавшими ему, то сра­зу исчезает всякая возможность критического понимания. Девятнадцатый --">