Ганс Георг Гадамер - Хайдеггер и греки

упомянутую рукопись Хайдеггера. Вряд ли я смогу описать то впечатление, которое произвел на меня текст, когда я его читал впервые. В Марбурге мы все еще жили в мире языка неокантианских и трансцендентально-философских понятий. Сам я, еще зеленый студент, был в тесных дружеских отношениях с Николаем Гартманом и многому у него научился. Это касалось истории проблем неокантианства и смены его системных идей, смены, которая нашла свое отражение в написанных сразу же после первой мировой войны работах Николая Гартмана.

В таком настроении и в таком состоянии читал я тогда Хайдеггеровскую рукопись. Как отличалась она от всего привычного! Теперь, читая ее вновь, я уже вряд ли способен оживить в памяти то, сколь своеобразной она мне тогда представилась. Сегодня же я расценивай этот манускрипт - идет ли речь о его языковом дискурсе, новообразованиях или подчеркнуто провоцирующих выражениях - как куда более сдержанный и даже более экономный в сравнении с беспрекословностью (die Gewaltsamkeit) поздней-шего хайдеггеровского стиля.

Пусть я и храню то чтение в моей памяти, многое звучит для меня сейчас по-иному. Правда, я дословно опознаю многие места рукописи. Текст был вновь обнаружен совсем недавно Ульрихом Лессингом при работе над наследием Дильтея - и теперь манускрипт существует в полном виде. До сих нор, как выяснилось, отсутствовали не только 7 последних страниц в той "копии", которую я сам некогда читал. Сейчас манускрипт содержит еще и целостную программу интерпретации Аристотеля, которую Хайдеггер разрабатывал в то время (1922 г.). Эта (вторая) рукопись была подготовлена по просьбе Наторпа, который захотел познакомиться с хайдеггеровскими работами об Аристотеле, и как раз на основании данного манускрипта Хайдеггер был приглашен профессором в Марбург. Я и сегодня не перестаю удивляться тому, как этот Наторп сумел разглядеть в тексте гениальность молодого мыслителя. Ведь для него все содержащееся в рукописи должно было представиться еще более своеобычным и чуждым, чем для меня, молодого, любопытного и восприимчивого ко всему новому студенту. На-торп же целиком пребывал в своем собственном, неокантианском мире языка и именно с таких позиций занимался Аристотелем. Разумеется, он толковал Аристотеля не в томистско-схоластическом духе, а скорее в духе современной филологии. А тут Наторп имел перед собой для него подготов-ленные и написанные, видно в спешке, 50 страниц предварительных замечаний Хайдеггера к интерпретации Аристотеля. Я впервые прочитал эти предварительные заметки только сейчас. Откровенно говоря, я сам прежде опирался на другой, куда более богатый материал об Аристотеле, который Хайдеггер изложил в своих последних лекциях и работах. Разработанные же в ранние годы интерпретации Аристотеля и по сей день остаются неизвестными. Наверняка они должны быть представлены читателю уже в собрании сочинений, хотя бы в границах, очерченных упомянутыми рукописями.

Но что же потрясало в тех ранних текстах Хайдеггера, которые стали нам сейчас известны? Для меня тогда, - что я теперь уже не могу выразить с достаточной энергией - новым было все, но прежде всего - язык. Хайдеггер был мыслителем, который стремился полностью передать терминами живого разговорного языка внутреннее движение мысли в греческом тексте. Некогда новый хайдеггеровский стиль изложения стал впоследствии известным как немецкий язык Хайдеггера. Но в то время, время истоков, Хайдеггер еще переживал переходный период: как отмечал сам он в рукописном предисловии к манускрипту, он стремился "придерживаться средней линии". Что для Хайдеггера означает: находить "среднюю линию" между близким нам языком понятий метафизики и языком фактичности. Слово "фактичность" (die Faktizitat) уже само по себе сберегает важное свидетельство. Оно взято как явный антоним - слово, противоположное тому, что означало сознание, самосознание и дух в немецком идеализме или трансцендентальное Ego у Гуссерля. В слове "фактичность" сразу же ощущается и непосредственное влияние Кьеркегора, который, начиная со времен первой мировой войны расшатывал современное ему мышление, и косвенное воздействие Вильгельма Дильтея с его постоянным предостерегающим вопросом историзма, адресуемым самим Дильтеем априоризму неокантианской трансцендентальной философии. В этом смысле отнюдь не простой случайностью, а напротив, закономерностью исторических влияний можно объяснить то, что --">