Андрей Юрьевич Чернов - Как сперли ворованный воздух. Заметки о «Тихом Доне»

мелкие мушки ».

Та же авторская метафора в «Тихом Доне»: « На лугу кисейной занавесью висела мошка ».   (ТД: 6, II, 21). Кисейная – это и есть светящаяся, «сквозистая» занавесь. Только в одном случае это пух одуванчиков, который сравнивается с мошкарой (так же лезет в лицо и в глаза!), а в другом – сама мошкара.

 

Строки 10–11: « и все   пахнет сеном и влажностью   дождя  – луг, песок ». См. в романе: « свежо и радостно запахло сеном» (ТД: 6, XXXVIII, 251). Так и в последней, явно сфальсифицированной части романа: « Свежо и радостно пахло сеном » (ТД: 8, VI, 359). При этом: « пахнет влажной травой »   (ТД: 7, VIII, 62) И вновь Крюков: « Пахло отпотевшей землей и влажным кизячным дымом ». (Первая фраза повести «Зыбь», которая пишется в тех же «Крестах» и в том же 1909-м). И еще из этой повести: « Согретая за день земля дышала влажным теплом, запахом старого подсыхающего навозца и клейким ароматом первой молодой зелени ».

В романе выражение «влажная земля» встречается десять раз. С этим, может быть, самым любимым эпитетом Крюкова, многократно соседствуют почва, борозда, трава, опавшая листва, глина, суглинок, щебень, песчаная россыпь, ветер, глаза, взгляд, руки, усы, губы, зубы. Большая часть этого набора обнаруживается и в ранней прозе Крюкова: влажными оказываются тепло земли, дым, пыль, ветер, воздух, взгляд, глаза, руки, губы, зубы…

 

Строки 12–13: «мечтают надзиратели, глядя   невидящим взглядом   перед собой …». Вариации на тему этого клише, описывающего отрешенный взгляд человека, встречаются в «Тихом Доне» несколько раз. Практически полное совпадение формул таково: «… глядя перед собой невидящими глазами » (ТД: 4, VII, 81).

 

Строки 15–16: « каждый   думает о чем-то о своем». Но:  «думая о чем-то своем» (ТД: 1, XIV, 67); « думая о чем-то своем » (ТД: 3, XV, 348); « думая о чем-то своем » (ТД: 6, XX, 163).

 

Строки 16–18: « И странно, что мы вот кружимъ так по этим отшлифованным арестантскими ногами скользкимъ камням…» вскоре   откликнулись в рассказе «Полчаса»: «Кружимся по узким плитам панели. Арестантские ноги отшлифовали их под мрамор…»

 

Строки 21 и 24 (о песне): « трогательны наши… песни… надежда и  единение ». В романе: «перед лицом надвигающейся опасности , трогательно единитесь» (ТД: 4, XVII, 164);   и в следующей книге именно о пении: «И, сливая  с его тенорком, по-бабьи трогательно  жалующимся, свой глуховатый бас» (ТД: 6, XLI, 273).

 

Строка 23: « восхожение (так! – А. Ч.) к сердцу людей ». А вот сухой остаток одного разговора Петра и Григория Мелеховых: «И ему и Григорию было донельзя ясно: стежки, прежде сплетавшие их, поросли непролазью пережитого, к сердцу не пройти » (ТД: 6, II, 26).

Один выбирает путь родной Донщины, другой – путь к красным.

«Восхожение к сердцу людей» – самая сокровенная мысль этой дневниковой записи Федора Крюкова. Это парафраз из четвертой песни Великого канона святителя Андрея Критского: «Лествица, юже виде древле великии в патриарсех, притча есть, о,  душе моя, детельнаго  восхожения (! – А. Ч.), разумному возшествию. Аще хощеши убо, деянием, и разумом, и видением живущи, обновися». В переводе: «Лестница, которую в древние времена видел великий патриарх, – это прообраз, душа моя, восхождения в деянии, ради возвышения разума. И если хочешь, то обновись жизнью – в делах, в разуме и в созерцании». (Здесь и ниже новейший перевод подмосковного священноинока-старообрядца Симеона.) Этому однако предшествует размышлении о том, почему «осужден» святитель (вспомним, что дневник Крюкова пишется в тюрьме). Андрей Критский кается:

«Нет в жизни ни греха, ни дела, ни зла, которым бы я, Спасе, не согрешил – умом, и разумом, и хотением, и готовностью, и нравом, и поступком. Согрешил – как никто никогда. Вот от чего я осужден, вот от кого обличен я , окаянный: от своей совести , тяжелее которой нет ничего в мире. Судия и Избавитель мой, Знающий меня, пощади, и избавь, и спаси меня, раба Твоего».

--">